По правде говоря, Георгию уже доводилось бывать здесь однажды. Много лет тому назад. И не просто бывать, а даже осмотреть все сто шестьдесят этажей — один за другим. Дело в том, что по окончании иезуитского колледжа он поступил на светский факультет Славянской архитектурной академии. Подобный экскурс являлся для студентов САА частью обязательной программы. Хотя, вспомнил аль-Рашид с невольной улыбкой, профессура академии муновское творение не весьма жаловала. Точнее сказать, большинство преподавателей сие циклопическое сооружение просто на дух не переносили. Изощряться в подборе для него всяческих уничижительных эпитетов считалось в академии хорошим тоном. Как только не обзывали несчастную Пирамиду Муна! И Муновейником, и Чертовым Куличиком, и даже Кукишем. Кстати говоря, последнее из этих обидных прозвищ прижилось, став общеупотребительным среди московских обывателей. А профессор Эмпирьев, вспомнилось Георгию, — тот, что вел у них семинары по орнаменталистике, — именовал Пирамиду не иначе, как «жирным эклектическим нарывом на теле столицы».

Однако самому аль-Рашиду Пирамида нравилась. Несмотря на откровенное и яростное неприятие со стороны мэтров. А что до обвинений в пошлости и эклектизме… Ну, во-первых, само здание все ж таки исполнено в единой стилистике — в форме спирального зиккурата. Да, конечно, внутреннее пространство являет собою очевидное смешение всех и всяческих когда и где-либо существовавших архитектурных школ и направлений. Тут возразить нечего. Но опять же — каждое помещение в отдельности выдержано в своем собственном, особом стиле. Где же здесь, скажите на милость, эклектика?

При всем при том он не мог не ощущать и того, что на Пирамиде — как бы это сказать? — лежала некая… некая печать безумия, что ли? Чем-то болезненным, кощунственно-маниакальным веяло от полутора с лишним сотен этажей, закрученных в спиральный кукиш, что упирался, казалось, в самые небеса; от множества расчлененных бесчисленными колоннадами, портиками, галереями и аркадами залов и даже от самих стен монструозного детища Антеуса. Хотя, возможно, именно этим Пирамида его и притягивала…

Как бы то ни было, вскоре о карьере архитектора Георгию пришлось забыть навсегда. Однажды, незадолго до окончания первого курса, на вполне рядовой студенческой вечеринке он жестоко избил троих однокашников. По какому-то пустяшному поводу. Сейчас даже и не вспомнить, из-за чего все вышло… Впрочем, какая разница? Настоящей причиной случившегося явился очередной приступ ярости, что стали тогда происходить с ним все чаще. А выпитое спиртное и ссора послужили лишь детонатором. Но самым неприятным было то, что двум сокурсникам он умудрился причинить серьезные увечья. Настолько серьезные, что дело в конце концов попало в прокуратуру.

И вот тогда впервые на его горизонте возник родственник по материнской линии Влад Сулейманович Хватко — дядюшка Влад, циник и весельчак. Который и предложил аль-Рашиду выход — авральную вербовку. Так Георгию пришлось выбирать из двух зол: ждать суда и, весьма вероятно, реального тюремного срока либо, суда не дожидаясь, по-быстрому записываться в погранвойска.

В то время в приграничье как раз происходили регулярные, едва ли не каждодневные стычки со сримцами. Особенно часто — на границах с Восточно-Уральским и Тьму-Ордынским улусами. Сверхнормативная убыль личного состава понуждала командование неустанно заботиться о пополнении. Поэтому контракты заключались без обычной для военного ведомства бюрократической формалистики. То бишь личные дела рекрутов-новобранцев на просвет никто не проверял. Говоря проще, каких только отморозков тогда не брали в погранвойска!

По совету друзей и по здравом размышлении Георгий предпочел последний вариант.

А после службы им, ветераном нескольких локальных конфликтов, опять же с подачи дяди Влада, заинтересовались соответствующие органы. Предложили работу в неком особо секретном спецподразделении. Подразделение это, прятавшееся под таинственной аббревиатурой «СМЕРХ», тогда как раз формировалось по высочайшему и, понятное дело, тоже секретному указу Преемника. М-да… Так-то вот с архитектурой, а равно и с мыслями о продолжении образования было покончено.

Тем не менее интерес к этому роду деятельности в душе Георгия не угас; все годы интерес этот продолжал теплиться, тлея, точно уголья под толстым слоем житейского пепла. И донельзя затертый афоризм о застывшей музыке так и не превратился для него в пустой звук. Может, именно оттого, что он не сумел реализовать себя на том изначальном поприще, возникла его любовь к классической музыке? Между прочим, неожиданно подумал аль-Рашид, а какая музыка «застыла» здесь, в Пирамиде? Он с любопытством прислушался к своим ощущениям. Да, так и есть! Уммовский зиккурат совершенно отчетливо ассоциировался у него с темами Вагнера… и, пожалуй, еще с некоторыми симфониями Шостаковича, при всей несхожести этих композиторов. Здесь, в Центральном офисе Корпорации, он явственно ощущал и мрачное величие одного, и монументальную пафосность второго, и присущую обоим масштабность.

В соответствии с ранее намеченным планом, начать аль-Рашид решил с опроса любовницы покойного Омарова. А потому остановил лифт и вышел на двадцать девятом этаже, посвященном, как он тут же понял, архитектуре Древней Индии.

Он некоторое время бесцельно побродил по коридорам, заглядывая в залы и кабинеты, просто наблюдая своеобычное кипение и внешне хаотическую суету офисной жизни.

Надо сказать, что деловито-целеустремленные передвижения и броуновская циркуляция бесчисленных младших, ведущих и старших специалистов, юрисконсультов, менеджеров и топ-менеджеров разных мастей, каждый из которых, подобно муравью в муравейнике, относился к строго определенному служебному уровню и, соответственно, уровню допуска, их неподдельный энтузиазм, их искренняя озабоченность порученными проектами вызывали у Георгия изрядное замешательство. И отчасти жалостливое удивление.

Что ими движет? — размышлял он. Неужели настоящая, всамделишная любовь к родной Корпорации? Тогда откуда берется или как воспитывается подобная преданность хозяевам? В чем цель этих людей? В том ли, чтобы, потратив все активные годы на благо фирмы, потом, на закате жизни, с удовлетворением осознать, что сделал все возможное, дабы акционерам — подлинным хозяевам корпорации — стало жить еще лучше и еще веселее?

Ничтожнее доли, на взгляд Георгия, и придумать-то сложно. Сам он досыта в свое время нахлебался прелестей службы и не сменял бы свою теперешнюю, пускай относительную, но все же независимость ни на какие бонусы.

Но он-то хотя бы на государевой службе состоял. Частному же лицу, понимай, хозяину, не служат даже, а прислуживают. Неужели они не осознают, удивлялся Георгий, что все они — банальная прислуга? Кто менее, кто более оплачиваемая, но все одно — прислуга. И что, такой лакейский статус может кому-то нравиться?..

Стоп, стоп, решительно одернул себя Георгий, пожалуй, хватит на сегодня размышлять над загадками человеческой души. Он уже достаточно здесь осмотрелся (или, как он сам называл подобные, предваряющие основное расследование действия, принюхался) — теперь пора переходить к настоящему делу. Покамест его целиком не затопило пустое раздражение. Кстати, о раздражении…

Он сунул руку в карман и, не вынимая «портсигара», надавил на среднюю кнопку — зеленую; в ладонь скользнула пилюля соответствующего цвета. Аль-Рашид щелчком подбросил ее в воздух и ловко поймал ртом.