В этом идейном сражении мы, по справедливости, должны признать победителем буйного Кропоткина, который, несмотря на всю теоретичность своих воззрений и идей, имел за собой социальную правду, говорившую в его построениях, имел мужество, имел, при отрицании государственности, государственный разум. Его противники оказались нищими духом.
В заключение нам остается отметить одно любопытное последствие работ комитета министров по борьбе с революцией. Члены комитета министров жаловались открыто, что даже их держат в потемках относительно «размеров революционного движения». Комитет министров проявил некоторую заботливость о том, чтобы общество о нем было осведомлено и позаботился также и о себе. Министры пожелали иметь у себя по экземпляру представления начальника III отделения и всех к нему приложений. Ген. Потапов ввиду этого вошел со всеподданнейшим докладом соответственного содержания, и 19 марта, на другой день после первого заседания комитета министров, — уже извещал управляющего делами комитета министров М. С. Каханова, что государь разрешил исполнить это желание министров.
Все упомянутые документы, т.-е. представление начальника III отделения, «Записка» и «Программа» Кропоткина, записка графа Палена, копия его письма старшим председателям и прокурорам палат, независимо от выписок из журнала, были таким образом предоставлены в копиях министрам и главноуправляющим.
В результате цели гласности, о которой немного позаботились члены комитета министров, были достигнуты. Выйдя из секретных папок канцелярии, некоторые документы увидели свет в… нелегальной прессе.
Судьбе угодно было, чтобы письмо графа Палена старшим председателям и прокурорам палат оказалось напечатанным в газете П. Л. Лаврова «Вперед», № 8, 1875 г., а знаменитая записка гр. Палена о развитии революционного движения в газете «Работник», Женева, 1875 г. (записка перепечатана в журнале «Былое», IX, 1907). Так совершенно неожиданно для себя и вопреки всем своим намерениям, комитет министров, едва затронув вопрос о необходимости свободы печати, «прорубил окно в Европу» для нелегальной прессы…
Это был единственный положительный результат всей работы комитета…
Воспоминания о побеге П. А. Кропоткина
О своем побеге из арестантского отделения Николаевского военного госпиталя в Петербурге П. А. Кропоткин рассказал в своих «Записках революционера». Нарисованную ярко самим «беглецом» картину существенно и значительно дополнил покойный А. И. Иванчин-Писарев («Былое», 1907, I). Ниже мы даем место «Воспоминаниям» непосредственной участницы в организации побега известной революционной деятельницы М. П. Лешерн-фон Герцфельд, в свою очередь весьма существенно пополнившей данные Иванчина-Писарева. Наконец, архивные материалы в настоящем номере, приводимые в статье Н. А-ва, дают освещение этому интересному в истории революционного движения эпизоду, с другой стороны — в области правительственных мероприятий, вызванных беспримерным бегством «политического арестанта». Таким образом, этот момент в жизни П. А. Кропоткина получает если не полное, то во всяком случае достаточное освещение.
Это было летом 1876 года. Я проездом была в Петербурге и пошла отыскивать Ореста Эдуардовича Веймара, жившего на Невском пр. в собственном доме, где у него была ортопедическая лечебница, хозяйством которой заведывала Виктория Ивановна Ребиндер; она предложила мне приют на своей половине, и я охотно приняла предложение, так как потеряла из виду всех своих знакомых после долгого отсутствия из Петербурга.
О. Э. Веймар не принадлежал ни к какому политическому кружку, но он был дружен со многими революционными деятелями.
Когда я пришла к нему, то заметила, что он чем-то сильно занят и взволнован. Вскоре он спросил меня: «вы что думаете делать в данную минуту?».
Я передала ему, что собираюсь ехать на Урал, где предполагаю принять участие в делах уральских рабочих, так как были слухи, что брожение между ними очень сильно, и они нуждаются в поддержке. Некоторые из наших друзей уже поехали туда, а я до отъезда предполагаю пробыть некоторое время в Петербурге.
— Не примете ли вы участие в одном деле? — спросил он меня и рассказал, что предпринимается освобождение Кропоткина.
Я, конечно, немедленно согласилась, и он повел меня знакомиться с участниками. Мы застали всю компанию за приготовлением красных шаров, которые никак не удавалось надуть до такой степени, чтобы они могли подняться на значительную высоту.
Дело было в том, что по плану освобождения, составленному самим Кропоткиным, следовало подавать ему знаки красными шарами; стены же двора военного лазарета, где содержался П. А., были высоки, и шар должен был хорошо подниматься.
Мне предложили роль сигнальщика — я согласилась, не зная, что выйдет с этими неудачными шарами. После этого Ор. Эд. повез меня смотреть лошадь на какую-то площадь. Великолепный вороной конь, имевший массу аттестатов, останавливал внимание на себе. Мы поехали пробовать его — стрелой летело красивое животное. Но лошадь совсем не оправдывала твоего имени «Варвар», — такое это было симпатичное и добродушное создание.
Лошадь была куплена и со всеми предосторожностями доставлена на дачу, где жили родители Ор. Эд.
Через несколько дней получено было известие, что надо приступать к действию.