Я указываю на мадар и склоняюсь к единственному здоровому уху бабушки, почти касаясь его губами. Будь это пару лет назад, биби пошутила бы: «Я еще слишком молода для слуховых аппаратов».

– Твоя дочь.

Биби-джан все так же внимательно смотрит и качает головой. А всего через мгновение опять откидывается на спинку кресла и погружается в океан своих мыслей.

– Сара, нам сегодня нужно посмотреть много домов. – Мадар целует биби-джан в макушку и выбегает из кухни к машине. Раздается звонок по блютусу. Мысли мадар улетели далеко-предалеко.

Хочется сказать ей: «У меня все хорошо, спасибо, что спросила».

Хочется, чтобы она заметила и поинтересовалась: «Биби-джан сегодня причесалась сама?»

Но у меня не хватает смелости.

Вместо этого я оставляю свое вареное яйцо нетронутым, обнимаю бабушку, забегаю в свою комнату, хватаю фотоаппарат, выскакиваю. Дверь захлопывается, и я горько хмурюсь, слыша прощальные слова бабушки. Они превращают меня из любимой внучки в пустое место.

– Ки асти?

Ровно год назад мы с мадар заключили договор. Стояло лето, я переходила из средней школы в старшую, жизнь постепенно возвращалась в норму после вируса, отправившего полмира в локдаун. За несколько месяцев социального дистанцирования я набрала лишний вес на жареной картошке и «спрайте», запоем пересмотрела все серии «Код Гиас», «Хайкю!!», «Инуяся» и «Токийского гуля». Мадар была убеждена, что я умру от передозировки нездоровой пищи и недостатка витамина D, что, признаю, было бы весьма реальным исходом.

Ее афганская натура была потрясена полным отсутствием у меня амбиций, поэтому, когда локдаун закончился, она взяла на себя обязанность, так сказать, разжечь пламя и назначила меня главной по соцсетям и технической поддержке нашего семейного бизнеса. Его суть в том, что мы покупаем старые дома, ремонтируем и перепродаем.

На самом деле я была восхваляемым и (ключевое слово) бесплатным фотографом.

Мадар называла это инвестицией в мое будущее через воспитание интереса к сохранению семейного бизнеса.

Я же считала, что мы наживаемся на несчастье других людей, но эту дискуссию лучше отложить до другого раза.

Я пролистываю снимки в своей камере, удаляю некоторые, чтобы освободить место. Накопилось чересчур много селфи и неудачных танцевальных номеров, их суть я лучше не буду объяснять. Щелк. Удалить. Я грызу ногти, и мадар возмущенно закатывает глаза. Останавливаюсь, дойдя до сделанного скрытой камерой симпатичного снимка – биби-джан прибирается в своей комнате. Глядя на него, улыбаюсь.

Наша машина, петляя, мчится по скрытым в зелени извилистым дорогам восточного Лонг-Айленда, который моя мама и ее семья – все десять сестер и один брат – вот уже сорок лет называют своим домом. Когда они переехали, маме было всего тринадцать.

Иногда я спрашиваю у мадар, каково это – сорваться с места и начать с нуля в чужой стране.

Иногда мне тоже хочется проделать это.

Убежать и начать заново где-нибудь еще.

«Мы убегали от войны, джан», – обычно напоминает она мне.