В ваши годы[7]

^{(Перевод А. Глебовской)}

Том Сквайрс зашел в аптеку купить зубную щетку, банку талька, жидкость для полоскания рта, туалетное мыльце, английскую соль и коробку сигар. Он уже много лет жил в одиночестве, и это сделало его методичным; дожидаясь, когда его обслужат, он держал в руке список покупок. Шла рождественская неделя, Миннеаполис накрыл полуметровый слой бодрящего, постоянно обновляющегося снега; кончиком трости Том стряхнул две чистые ледышки с галош. А потом поднял голову и увидел ту самую блондинку.

Она была редкостной блондинкой, даже для этой обетованной земли всех скандинавов, где красивые блондинки совсем не редкость. Ее щеки, губы и розовые ладошки, которыми она заворачивала порошки, отливали теплым цветом; волосы, заплетенные в длинные косы, обернутые вокруг головы, блестели внутренней силой. Тому показалось, что он в жизни не видел столь несказанной чистоты; когда он шагнул ближе и заглянул в ее серые глаза, у него перехватило дыхание.

— Баночку талька.

— Какого?

— Любого… этот подойдет.

Она посмотрела на него без всякого явственного смущения; список тут же растаял, а сердце, от этого самого смущения, пустилось галопом.

«Я еще не стар, — хотелось ему сказать. — В свои пятьдесят я помоложе большинства сорокалетних. Я вас совсем не интересую?»

Она же всего лишь произнесла:

— А жидкость для полоскания какую?

Он ответил:

— А что бы вы порекомендовали?.. Эта подойдет.

Чуть ли не с болью он оторвал от нее взгляд, вышел и сел в свой двухместный автомобильчик.

«Если бы эта юная дурочка только представляла, сколько всего может сделать для нее выживший из ума старикан вроде меня, — подумал он шутливо. — Какие я бы мог открыть ей миры!»

Пока машина катила сквозь зимние сумерки, он довел эту мысль до совершенно беспрецедентного заключения. Возможно, подстегнуло его к тому время суток, поскольку магазинные витрины, мерцавшие сквозь стужу, бубенцы на санях, доставлявших подарки, белые блестящие следы от снеговых лопат на тротуарах и немыслимо далекие звезды вернули его к мыслям о других ночах, тридцать лет назад. На миг девушки, которых он знавал тогда, выскользнули, точно призраки, из своего нынешнего скучного обрюзглого облика и заскользили мимо, заливаясь обворожительным морозным смехом, — пока по спине не поползли приятные мурашки.

«Юность! Юность! Юность!» — скандировал он, сознательно чураясь оригинальности, и, будучи властным и не знающим жалости мужчиной, лишенным каких-либо моральных устоев, уже подумал было, не вернуться ли в аптеку и не спросить ли адрес блондинки. Впрочем, это было не в его стиле, так что побуждение угасло, даже не оформившись; мысль, однако же, осталась.

— Юность! Господи боже мой, юность! — повторял он вполголоса. — Хочу, чтобы она была рядом, чтобы она была вокруг; хотя бы еще один раз, пока я не одряхлел настолько, что мне уже будет все равно.