— Не получится порознь, ты же знаешь.

— Получится, Демид. Три года ты не вспоминал о моем существовании и прекрасно жил. И если бы Эльвира по несчастливой случайности не выбрала тогда именно наше агентство, ты бы так и шел бы дальше.

— Я помнил тебя всегда.

В этой фразе нет ни капли лжи. Все три года она прочно сидела на подкорке, прорываясь то в ночных кошмарах, то в случайных флешбеках, когда слышал чей-то громкий смех или знакомый запах духов. Иногда я видел ее в лицах, проходящих мимо людей, иногда гипнотизировал взглядом ее номер, так ни разу и не набрав его.

— Почему тогда ни разу не позвонил, — Вознесенская будто читает мои мысли, — Не пришел? Просто спросил бы как мои дела.

— Потому что…— горло перехватывает, — потому что я запретил себе это делать. Просто запретил и все. Я думал, так будет лучше. Правильнее.

— Ах да. Ты же у нас идейный. Если что-то решишь один раз, то все. Никаких шансов на исправление, — усмехается она, — я помню.

Сейчас мое извечное стремление к правилам и рамкам мне самому кажется убогим. Да, оно прекрасно в бизнесе и в делах, но в личной жизни — это то, что может все сломать. Уже сломало. Я реально дровосек, привыкший действовать строго по схеме и выбрасывать все, что в нее не укладывается.

— Я не идейный. Я просто дурак. Не понял, что по-настоящему важно. И все рвался за какими-то идиотскими идеалами.

— А что важно, Демид?

— Ты. Всегда была только ты. Я же с тобой не такой, как со всеми остальными.

— Жестокий и бесчувственный? — в ее голосе проскальзывает холодный сарказм.

— Это была защитная реакция.

— И от кого же ты защищался, Демид? От глупой студентки, которая не умеет одеваться, разговаривать и вести себя на людях. Да, это действительно опасный враг.

— Я защищался от того, что чувствовал к тебе. Я не привык чувствовать, не привык к тому, что эмоции выходят из-под контроля. Мне тогда казалось, что лишаюсь опоры. Наверное испугался…

Да. Именно так. Демид Барханов испугался того, что ледяной кусок в груди начал оживать, и приложил все усилия, чтобы заморозить его обратно.

— И что же ты чувствовал? — спрашивает она, чуть склонив голову на бок. Наблюдает за мной, считывая каждый жест, каждую эмоцию, но ничего не давая взамен. Это она раньше щедро делилась со мной своей энергией, теперь же все строго дозированно и только тогда, когда она сама сочтет это нужным.

Я не умею признаваться ни в своих ошибках, ни в чувствах. И никогда не умел. Считал это умение совершенно бесполезным, а теперь мнусь, не зная где найти нужные слова. Такие чтобы она поняла, прочувствовала то, что твориться у меня внутри.

— Любовь?

Она поднимает темные брови: