— Я хорошо плаваю, — наконец, прохрипел кто-то из людей Хурсага. — И через болота лазил. Я смогу.
— Валяй, — неохотно согласился Хурсаг, толстяк отдыхал после нелёгкого перехода. Он предпочёл бы, чтобы рискнул кто-то их чужаков. Вождя понять можно. — Только осторожно.
Ухватив выданную Мэтхеном верёвку зубами, посельчанин решительно двинулся к луже. Морщась от отвращения, он входил в белёсую массу, что с глуховатым, больше смахивающим на чавканье плеском принимала тело. Вот в «воде» скрылся живот мутанта, потом грудь и спина, и вот уже наверху торчит только неимоверно грязная и мятая кепчонка из кожзаменителя. Вскоре скрылась и она, поверхность в последний раз колыхнулась и застыла, будто прокисшая и прогорклая манная каша.
Ждали долго. Как та самая манная каша, тянулось время. Казалось, Ярцев вот-вот начнёт утюжить противника, а они всё на этой стороне. А ведь капитан специально говорил: времени у них будет совсем чуть-чуть. Стоит немного задержаться, и все там останутся. Местные не помогут — на них вообще надежда слабая. Хорошо, если в самые первые минуты, когда вражеские солдаты и офицеры начнут выпрыгивать из горящих казарм в исподнем, успеют сделать пару залпов. Если у чужаков будет хоть пара минут, чтобы очухаться, будет не атака, а коллективное самоубийство.
— Ну, где он там?! — спросил Мэтхен яростным шёпотом. — Время же уходит!
Всё больше и больше мрачнело лицо Хурсага, да и Стась шёпотом, почти одними губами, матерился. Больше тянуть смысла нет. Вот и верёвка уже минуту, как лежит неподвижно. А ведь парню говорили: дойдёшь до того конца — дёрни её пять раз, чтобы мы знали, что ты дошёл.
— А можно, я попробую? — спросила Хухря. Там, где подсохшая грязь отвалилась, шерсть тревожно мерцала багрянцем. Мэтхен знал, уже в десятке метров этот блеск терялся в смоге. Но местные тревожно косились. Живой фонарь был им в новинку. К Ярцеву она бы обратилась по-уставному, как учил капитан, но Мэтхен… С Мэтхеном, казалось многим, возможны послабления. «Великое дело — авторитет» — подумал Эрхард. — Я умею плавать… И в темнотище вижу…
Ещё бы не видеть, если ты сама себе лампочка! Вон, и остальные заулыбались, для них сказанное Хухрей было изысканной шуткой. Для него — нет. Может, он и отпустил бы девчонку поплавать в залитом отравой переходе. Но под носом у врага… Вот вылезет она на той стороне — и любой дурак сможет увидеть непонятное багровое свечение. И если там не снайпер даже, а самый обыкновенный автоматчик, не говоря уж о счастливом обладателе плазмострела, она не успеет даже вздохнуть. А насчёт «умеет плавать»: вроде бы была в Сафоново крохотная речушка Осьма, да только она давно пересохла. «Где ж ты плавать-то училась, Великанша? — подумал Мэтхен. — И сильно ли тебе это поможет тут, под землёй?»
Впрочем, остальные — не лучше. Из смоленских один Костолом остался, и тот никогда не выбирался из Ситников, да и в нынешнем Днепре купаться смерти подобно. Быстрой, но притом мучительной. Остальные из того же Сафонова, значит, и плавать умеют не лучше. Да и вообще, где вы видели купающегося в этаких помоях мутанта? У них тоже есть брезгливость. Вот и местные глядят на белёсую муть со страхом: у них нет за плечами ни жестокой школы Ярцева, ни четырёхсоткилометрового отступления по выжженной земле.
Мэтхен вздохнул: после гибели Хурсагова парня на лицах бойцов читается растерянность. Они не боялись — по крайней мере, на первый взгляд — схватки с врагом, но перспектива захлебнуться в зловонной жиже не вдохновляла никого. Ещё нет-нет, да и бросали взгляды на командира: кого теперь на смерть пошлёшь? И что станешь делать потом?
Внезапно Мэтхен понял, в чём суть сомнений. Ярцев порой посылал туда, куда никто по своей воле бы не пошёл. Он всегда был безжалостен, и в особенности к трусам. Но все знали: если это будет нужно для победы, командир пойдёт в пекло первым. И в самой тяжёлой обстановке не падёт духом.
А в самом Мэтхене такой уверенности пока не было. А вдруг он только и годен на то, чтобы посылать на убой? И ладно б для дела, а то ведь на смерть бесполезную. А то и вовсе струсит, скомандует отступление, и обессмыслит гибель Дудони? Или даже не просто струсит — не случайно ведь он человек… Одинаковец. Забарьерец. Один из тех, кто жжёт и убивает. Случайно ли? Вот Ярцев, даром, что человек…
Всё это пронеслось в голове Мэтхена одним грохочущим составом, так, будто он был одним из бойцов, и именно в его голове зародились крамольные мысли. Резко, как вспышка молнии, возникла мысль: именно сейчас, в эту секунду, решается, быть ли ему командиром. Тем, в кого верят, за кем готовы идти, и не только потому, что так сказал капитан. И от его действий сейчас зависит больше, чем успех переправы. Судьба всего будущего боя.
На нём одном трофейный боевой скафандр. В таком можно полчаса просидеть под водой. Или минут двадцать — плыть, не высовываясь на поверхность. Хватит, чтобы добраться до другого конца — и протянуть верёвку. Мэтхен шагнул к белёсой луже, немножко выбрал верёвку. Теперь можно идти.
— Хрюк, если что, принимай командование, и действуй по плану.
Три раза глубоко вдохнул и выдохнул, на всякий случай набрал полные лёгкие воздуха — и щучкой прыгнул вперёд-вниз, стараясь не зацепить развалины. Мерзкая жижа с чавканьем сомкнулась над головой.
Армейский фонарь мог светиться под водой, но толку от него не было — в мутной белёсой гадости луч света тонул за метр. На глубине она была густой, как кисель, руки и ноги вязли, любое движение стоило отчаянных усилий, сжигая и без того не бесконечный запас кислорода. Порой Мэтхен натыкался на торчащую из потрескавшихся стен ржавую арматуру. Страшно подумать, что будет, если такая штука войдёт сантиметров на тридцать в живот или печень. Хотя ещё хуже, наверное, просто оцарапаться: заражение крови — обеспечено. Пару раз он, действительно, напарывался на железные острия — но противопульный скафандр спасал. «Остальным-то каково будет?» — подумалось ему. Но если он сумеет протянуть верёвку, да ещё по дороге найдутся пустоты, можно будет переправиться.
Наверняка про эту клоаку солдаты уже знают. Но так же наверняка уверены, что без скафандра через подземку — не пролезть. Стало быть, если пролезть всё же удастся… Судя по всему, противоположный выход находится у самой вышки. Пулемётчик не успеет среагировать, а может, и вообще не заметит появления противника. Тогда останется следующий рубеж — колючая проволока. Она, конечно, под напряжением — но всё же не такая серьёзная преграда, как кажется. А для человека в боевом скафандре вообще не преграда…
Вот и первая пустота. Пять минут своим ходом и наугад — значит, не больше минуты по верёвке. Нормально. Мэтхен включил налобный фонарь. Когда-то бетон треснул, постепенно трещина расширялась — теперь сюда смог бы просунуть голову не только он, но и Отшельник. Самое то. Есть и воздух — судя по датчикам вредных веществ, далеко не полезный для здоровья — но подкуполяне переживут. Мэтхен ненадолго остановился, потом дёрнул верёвку один раз. На той стороне будут знать, что вождь жив и нашёл пустоту с пригодным для дыхания воздухом. Интересно, где Хурсагов парень? Если дошёл сюда — почему не подал сигнал?
Словно отвечая на вопрос, что-то гибкое, упругое коснулось ноги. Мэтхен не обратил на прикосновение внимания, но в следующий момент ноги захлестнуло что-то огромное и гибкое, будто анаконда, и яростно дёрнуло вниз. Мэтхен дёрнулся, пытаясь вырваться, но щупальце потянуло его вниз, даже не заметив усилия. Руки Мэтхена едва успели зацепиться за край расщелины. Натянулась и закреплённая на поясе верёвка — но добротный металлопластик выдержал, он был последней ниточкой, связывающей Мэтхена с верхним миром.