Двухкилометровый слой сажи и ядовитых газов оказался бесподобной маскировкой: даже чувствительные глаза выросших в Подкуполье мутантов не увидели ни намёка на вспышку. «Нергал» тоже бы их не увидел — если б смотрел на мир в видеорежиме. Но на беспилотнике стояли тепловые датчики, которые и засекли странные, да ещё движущиеся «засветки» на дне водохранилища. Может быть, чувствительные датчики и не отреагировали бы — но изодранные, грязные комбинезоны на разведчиках совсем не задерживали тепло. А импровизированные шарфы, которыми закрывали лица, упали на плечи, и не было сил их поправить. Да если б и были — шарфы тоже неоднократно купались в воде, их щедро мочил радиоактивный дождь. А датчики, между прочим, могли засечь объекты теплее «фона» всего на градус.

Электронный мозг «Нергала» проанализировал засветку — и выдал точные координаты, а так же определил потенциальную цель как «группу пехотинцев неизвестной принадлежности, без тяжёлого вооружения, числом до десяти». Включилась программа, заготовленная на такой случай: вместо сообщения на командный пункт «Нергал» самостоятельно уточнил координаты идущих и послал в их сторону коротенький кодированный сигнал — сработала система распознавания «свой-чужой». Будь на них «скафандры», притом не всякие, а внесённые в каталог позывных, ответный сигнал бы уже поступил и был опознан. Но, поскольку ответа не поступило никакого, «Нергал» идентифицировал замеченных как «чужих». И без долгих раздумий плюнул вниз малой фугасно-осколочной ракетой. Потом ещё одной — на всякий случай.

Крысятник услышал нарастающее гудение почти сразу. Такое уже было, но гораздо, гораздо громче, и как-то солиднее, что ли, тоном ниже. Потому и не успел сообразить. А когда, наконец, дошло, бежать стало некогда. Да и некуда? До мутантского кустарника на берегу оставалось ещё метров двадцать, по топкому дну — не меньше минуты. Сущая вечность для ракеты, летящей до цели несколько секунд.

Всё, что он успел — уже падая в грязь и прикрывая рукой глаза, скорчиться так, чтобы не попало в жизненно важные органы. И уже заваливаясь в жадно чавкнувшую грязь, заорать:

— Ложись!

Рвануло метрах в десяти над головами. Свистнули осколки, Крысятник почувствовал, как что-то дёрнуло за плечо и будто совсем чуть-чуть ткнуло в бедро. Он почувствовал, как потекло тёплое по щеке — вот ещё бы на сантиметр правее, и… «Пронесло!» — пронеслось в голове. Где-то на задворках сознания кто-то кричал, чавкала грязь… Крик оборвался миг спустя, когда, будто в ответ на преждевременную радость, ахнул второй взрыв. И снова, будто горячий каток по спине, прокатывается ударная волна, а боевые элементы с чавканьем входят в грязь. Если б только в грязь… Вновь — едва заметные от прилившего адреналина толчки кусочков вольфрама.

Лежал он долго — наверное, минуты две. Царили тьма и тишина, в голове стоял звон, немного подташнивало. Похоже, слегка контузило и оглушило взрывом. Механический убийца наверняка не стал задерживаться, у него ведь задача — патрулирование местности, где-то могут быть другие группы. А сообщение о проведённой атаке — мол, отработал по цели, а кто попал под удар, сами разбирайтесь, — обязательно пошлёт в штаб. Там разберутся: пришлют вертолёт с отделением «бронекавалеристов». Высадятся, найдут место попадания, увидят гротескные, отличающиеся от человеческих, тела — и дострелят тех, кому не хватило. Уход беспилотника был отсрочкой — но не спасением. У разведчиков Хитрого Пака времени почти нет. Минут десять, не больше.

Крысятник приподнялся — пока осторожно, на локтях. Несколько мест пульсировали болью, боль нарастала с каждой минутой. Казалось, какой-то злобный гад ворочает раскалёнными шомполами. И по щеке течёт, не перестаёт. Да что там такое?

Оцарапанная прошедшим впритирку осколком рука поднялась к виску, коснулась липкого и тёплого. Верхняя половина уха безвольно болталась на лоскутке кожи, обильно капая кровью. Почти оторвав пол-уха, осколок рассёк кожу на виске, по счастью, он лишь скользнул по кости и не достал глаза. Пустяки. Но откуда такая боль в левой руке, в плече, в бедре? И почему не слушается рука?

Хотя с каждым мгновением боль нарастала, особенно донимало, при каждом движении ногами отдавая в мозг, бедро, Крысятник поднялся. Надо узнать, что с парнями. Ему их доверил сам Пак, но дело не в этом. Он не бросил бы друзей и без приказа.

Как сквозь вату, до Крысятника донёсся стон. Превозмогая боль и головокружение, разведчик склонялся над бойцами. Моха — готов: руки бессильно распластаны, чёрные от грязи, а так белёсые какие-то волосы на голове пропитала густая кровь, что ещё сочится из крохотной дырки на макушке. Ещё несколько попаданий в плечи, спину, шею — уже неважно. Скрюченное в последней судороге тело, выпученные остекленелые глаза, которые так и не закрылись, и которые в падении залепила грязь. Не залёг при подрыве, пошёл на поводу у инстинктов, а они требовали одного: беги!

Мёртв? А хрен поймёшь. Бывали случаи, подкуполяне выживали даже с крупнокалиберной пулей в голове, или осколком снаряда в сердце. Сначала, как полагается — скукоживались, коченели, так, что и не разогнёшь, остывали даже, некоторые успевали местами подгнить. Вон, как когда Сёмке Пучеглазу за место у краников голову проломили… А потом… Полежит такой как бы труп пару суток в развалинах, пуля или осколок выйдут. Потом, конечно, несколько дней без чувств и неделя отчаянной слабости с адскими болями. И вот пожалуйста, он вновь боец, только злее драться станет. Потому-то нельзя оставлять никого, даже вроде бы совершенно мёртвых. Если дострелят эти, он уже не поднимется: забарьерцы знают, что местных надо убивать дважды, а потом ещё и повалить. А могут и не достреливать — наоборот, откачать, притащить к дознавателям — и пожалуйста, по уточнённым координатам… Отмолчаться, знал Крысятник, там не выйдет.

Если остальные в силах, можно оттащить его в кусты, потом в подземку. Глядишь, очухается. Лошак… Тоже готов. Этот как дисциплинированно лёг, так и лежит — он вообще старательно выполнял все указания, за это Крысятник и ценил длиннорожего. Но Крысятнику повезло, по нему проехалась ударная волна, зато почти не досталось осколков. А тут… Крысятник задумчиво перевернул кровавое месиво, ещё недавно бывшее одним из защитников Подкуполья: в Лошака угодило, наверное, не меньше полусотни кусочков металла, из них почти дюжина — в голову. Это слишком даже для подкупольца. Крысятник взглянул в остекленелые, помутневшие глаза. Не жилец, однозначно.

Разведчик перевернул тело на спину, пачкаясь в крови, закрыл полупрозрачные студенистые веки. Хотелось помолиться — но кому? Тому, кто равнодушно смотрит, как уничтожают Подкуполье со всеми обитателями?

От унылых мыслей Крысятника отвлёк слабый стон. Разведчик обернулся — ни намёка на движение, тьма и тишина. Померещилось? Нет, сзади-сбоку раздаётся какой-то придавленный хрип. Живой!

Крысятник осторожно, стараясь не вставать, развернулся. Теперь боль хлестала наотмашь, похоже, что-то с бедром. И кровь не унимается, капает и капает, и с каждой упавшей в грязь каплей его покидают силы. Плечо тоже печёт огнём, и хотя левая рука слушается, каждое движение заставляет стискивать зубы. А что будет через час? И будет ли у них этот час?

Аист Мастыря — крошечный коротышка с длинным, кривым и острым клювом вместо рта, говорить он едва умел, да и ходить — так себе, и то не по камням. Зато огромные перепончатые ласты вместо ступней давали ощутимое преимущество на болотах. Ноги были совсем короткими, сантиметров семьдесят, вдобавок почти не гнулись — бегать на таких костылях не выходит, только скользить — как на неизвестных в Подкуполье лыжах, отталкиваясь длинными руками. Бегать Мастыря предпочитал на руках о десяти пальцев — вот они были и длинные, и крепкие, аж с тремя суставами каждая, и ловкие, способные из любой дряни смастерить какую-нибудь пакостную «механизьму» — порой от изобретений страдал сам изобретатель, но когда шло вдохновение, ничего с собой поделать не мог. Собственно, ради этого таланта его и взяли в отряд: порой в его «механизьмы» попадали и завоеватели, а разок ржавым железным колом пригвоздило служебную овчарку. А вот нехрен преследовать отступающую разведгруппу! Заодно добыл кило тридцать неплохого мяса.

В этом походе он вообще оказался на высоте. Обычно бесполезные ласты уверенно держали Аиста над грязью, он навьючил на себя самый большой рюкзак, но всё равно опережал всех, играя роль передового охранения, и только изредка возвращаясь назад, чтобы доложить, что всё спокойно. Собственно, он и собирался доложить в момент удара — потому и накрыло вместе со всеми. Спасло только то, что расстояние всё же оказалось великовато. В тело Аиста ударили всего несколько вольфрамовых кубиков — но попали крайне неудачно: в левой руко-ноге попало прямо в кость, перерубить не перерубило, но ходить один чёрт невозможно. Ещё четыре кусочка раскалённого металла засели в груди и пухленьком животе, один — в правой ноге, хорошо хоть, не пробил перепонки ласт. Наконец, последний осколок вошёл прямо в лоб, на глаз стекала струйка густой крови, но, похоже, ничего жизненно важного умудрился не задеть. Аист даже не потерял сознания — но больно ему, наверное, было зверски.

— Кры… сятник, — Аист нашёл силы улыбнуться другу, а теперь и командиру. — Уходи… У тебя… приказ.

— Не говори глупостей! — в бессильной злобе буркнул Крысятник. — Вместе уйдём. Идти можешь?