Впереди смутно обозначались очертания гостиницы — черное пятнышко у подножия чудовищного снежного вала.

Не успели они отпереть дверь, как Сам, большущий пес с кудрявой шерстью, принялся скакать вокруг них.

— Что ж, сынок, — сказал старый проводник, — теперь мы тут без женщин, придется самим стряпать, давай-ка, чисти картошку.

Усевшись на табуретки, они начали заправлять похлебку.

Следующее утро показалось Ульриху Кунци бесконечным. Старик курил и харкал в очаг, а юноша глядел в окно на ослепительную гору.

Днем он вышел из дому и повторил вчерашний путь, выискивая на тропе следы мула, который вез обеих женщин. Дойдя до перевала, Ульрих лег у края пропасти и долго глядел на Лёхе.

Поселок на дне каменного колодца еще не утонул в снегах — их остановила на самых подступах к нему стена густого ельника. Сверху низкие домишки казались камнями, что разгораживают поля.

В одном из этих серых домов живет сейчас дочка Гаузера. В каком? С такой высоты Ульрих Кунци не мог различить каждый в отдельности. До чего ему хотелось спуститься туда, пока еще была возможность!

Но солнце скрылось за огромной вершиной Вильдштрубеля, и юноша вернулся в гостиницу. Папаша Гари курил. Он предложил Ульриху перекинуться в картишки, и они уселись за стол, друг против друга.

Они долго играли в бриск, несложную карточную игру, потом поужинали и легли спать.

Потянулись дни, все на одно лицо, ясные, холодные, безветренные. Старик Гари целыми днями высматривал орлов и других немногочисленных птиц, которые отваживались взлетать на эти ледяные вершины, а Ульрих неизменно шел к перевалу Гемми и вглядывался в поселок внизу. Потом играли в карты, в кости, в домино, ставя на кон для азарта всякую мелочь.

Однажды утром Гари, проснувшийся первым, подозвал к окну Ульриха. Летучее облако, густое и вместе легкое, словно белая пена, бесшумно опускалось на них, медленно погребая все окрест под толстой, пышно взбитой, глухой периной. Снег шел четыре дня и четыре ночи. Им приходилось освобождать дверь и окна, пробивать проход наружу, вырубать ступеньки в снежном насте, который за двенадцать морозных часов становился тверже гранита морены.

Теперь проводники жили как в осаде, остерегаясь отходить от гостиницы. Они поделили между собой домашнюю работу и исправно занимались ею. Ульрих Кунци прибирал, стирал, следил за чистотой и порядком. На его обязанности лежала и колка дров, меж тем как Гаспар Гари стряпал и поддерживал огонь в очаге. В промежутках между однообразными ежедневными делами они подолгу играли в карты или в кости. Никогда не ссорились — оба были людьми уравновешенными и уступчивыми. Никогда ни тот, ни другой не позволил себе нетерпеливого жеста, вспышки неудовольствия, раздраженного слова, потому что, готовясь к зимовке в горах, они заранее запаслись смирением.

Изредка старик брал ружье и отправлялся на охоту за серной. Случалось, он возвращался с добычей, и тогда в шваренбахской гостинице был праздник, пир горой — они лакомились свежениной.

Вот так Гаспар ушел и в то утро. Наружный термометр показывал восемнадцать градусов ниже нуля. Солнце еще не взошло, и охотник рассчитывал подстеречь дичь на подступах к Вильдштрубелю.

Воспользовавшись его уходом, Ульрих до десяти часов провалялся в постели. Он вообще был охотник поспать, но не смел дать волю своей слабости при старике, всегда деятельном, встававшем чуть свет.

Он не спеша позавтракал в обществе Сама, который теперь дни в ночи дремал у очага, и тут ему сделалось грустно, даже страшно в этом одиночестве, нестерпимо захотелось переброситься в карты по заведенному обычаю, потому что заведенный обычай крепко внедряется в человека.

И он пошел навстречу Гаспару, обещавшему вернуться к четырем часам.

Снег все сровнял в глубокой долине, заполнил расселины, скрыл под своим покровом оба озера, плотно укутал скалы; между громадными вершинами белел как бы громадный чан, гладкий, ослепительный, ледяной.

Вот уже три недели, как Ульрих не приходил к обрыву, откуда прежде смотрел на поселок. И он решил сперва дойти до этого места, а потом уже начать подъем на склоны, ведущие к Вильдштрубелю. Но Лёхе тоже был под снегом, и дома под этой белесой пеленой слились в одно.