– Вон.
– Возьмите их. Сделайте милость, возьмите их.
– Вон! – взревел Ганс-Улоф. – Сейчас же выйдите из моего кабинета, или я позову полицию!
– Ну хорошо. – Мужчина поднял руки и встал. – Хорошо. Как вам будет угодно. Нет проблем. – Он повернул чемоданчик к себе, захлопнул крышку и нажал на замки, которые защёлкнулись с таким же звуком, как наручники на запястьях. – Но вы пожалеете, что не послушались меня.
– Ни слова больше.
Мужчина и в самом деле не произнёс больше ни слова. Он взял свой тёмно-коричневый чемоданчик со стола, как будто в нём ничего не было, разве что старый бумажный хлам, повернулся и вышел, не оглядываясь.
Звук, с которым за ним захлопнулась дверь, повис в комнате, как казалось, навечно, не собираясь умолкать. Или он только отдавался в его голове? Ганс-Улоф поднялся со стула, опираясь на руки, подошёл к раковине, посмотрелся в зеркало, нервно поправляя свои седые редеющие пряди. Лицо пошло красными пятнами, на крыльях носа обозначились прожилки. Его кровяное давление, естественно, было невероятно высоким. Выброс адреналина, да ещё какой. Необходимо принять какое-нибудь подавляющее средство, нет, что-то другое… Он попытался мысленно представить себе биохимическую систему, которая регулирует параметры давления крови, и те точки в ней, на которые способны воздействовать фармакологические активные вещества. Но он был слишком взволнован, чтобы сосредоточиться. Кончилось тем, что он просто принял полдюжины пилюль валерьянки из коричневого флакончика без надписи, который хранился у него в столе, и запил их водой. Потом упал на свой вертящийся стул и повернулся к окну, чтобы дождаться, когда Боссе Нордин появится в своём кабинете или когда таблетки начнут действовать.
Боссе не появлялся. Ганс-Улоф долго сидел, таращась на тёмное, пустое окно напротив. В конце концов, он повернулся к письменному столу, снял трубку и набрал номер Нобелевского комитета. Когда ответила одна из двух секретарш, он назвал своё имя и сказал:
– Мне нужно встретиться с председателем. Как можно скорее.
Глава 5
В облике Ингмара Тунеля, председателя Нобелевского комитета, с его густыми седыми волосами и неизменным английским костюмом-тройкой, было что-то от испанского гранда. Он был одним из старейших профессоров института; предполагалось, что по окончании трёхлетнего срока своего председательства в комитете он уйдет на пенсию – перспектива, на которую с надеждой смотрели многие в коллегии.
– Хм, – неторопливо начал он, когда Ганс-Улоф закончил своё сообщение. Потом откинулся в тяжёлом коричневом кресле с высокой спинкой и золотыми шляпками обивочных гвоздей, сомкнул растопыренные пальцы обеих рук и посмотрел на своего визави непроницаемым взглядом. – И что я, по вашему мнению, должен сделать?
Этот вопрос удивил Ганса-Улофа. Тунель считался бесспорным авторитетом в области клеточной мембраны, но даже его доброжелатели считали, что он уже давно живёт в своём замкнутом мирке. Все прочие без обиняков говорили, что он безнадёжно старомодный идеалист, временами неосмотрительный. Тем не менее – или как раз поэтому – Ганс-Улоф ожидал, что его рассказ вызовет у председателя сильнейшее негодование.
– Я не знаю, – признался он. – Я полагал, что на такие случаи есть правила. Какие-то меры.
– Вы имеете в виду дисквалификацию?
– Что-то вроде этого. Как крайнее средство, естественно.
Тунель, задумавшись, стучал указательными пальцами друг о друга, но потом прекратил эти мелкие, нервные движения, видимо, потому, что пришел к какому-то решению.
– Как давно вы уже в Каролинском институте, Ганс-Улоф? – спросил он.
Хотя Ганс-Улоф был профессор со свойственной этому званию рассеянностью, но такую справку мог дать легко, не задумываясь. Для этого ему нужно было лишь прибавить пять лет к возрасту своей дочери, только и всего.
– В августе было девятнадцать лет.