Подчиняясь поступательному ритму, музыке, что рвала барабанные перепонки изнутри, рыдала саксофоном, плакала скрипкой и рвала струны электрогитары.

И он жёг.

Таким его и застал однажды Гордей. Увидел и не смог пройти мимо, свернуть, сделать вид, что не заметил.

Грэг помнит его глаза. Помнит упрямо сведённые брови и по-детски пухлые губы.

– Научи меня, – не попросил, потребовал этот мальчишка.

– Отстань, я больше не учу, – Грэгу хотелось избавиться от настырного щенка и забыть эти сумрачные глаза, что смотрели на него выжидательно.

– Научи! – упорствовал, не знающий отказа и не умеющий отступать и проигрывать золотой мальчик.

– Тебе уже поздно, – смерил холодно нескладную фигуру. Руки слабоваты, колени разболтаны. Ещё не подросток, конечно, но близко, очень близко.

– Поздно – это когда на кладбище лежишь, – высказал ему одиннадцатилетний пацан. И Грэга почему-то проняло. И этот не по-детски взрослый взгляд, и эти очень взрослые слова.

Макс Гордеев был первым учеником, которого он взял в обучение после перерыва. Мальчишка стал единственной опорной точкой, что позволяла Грэгу удержаться на плаву, балансировать на грани и не падать. Грэг пришёл в себя и отдался делу, которое получалось у него лучше всего – учить. Это было единственное, к чему он чувствовал желание. Это то, что называют высоким, как небо, словом – призвание. И Грэг наконец-то дорос до него окончательно.

Всё, что накопилось внутри, он ввалил в этого упрямого мальчишку: опыт, силу, энергию, философию, страсть. И Макс не подкачал: ходил за ним хвостом, смотрел в рот, падал и вставал, набивал шишки, но продолжал упорно заниматься танцами.

– Что говорят твои родители? – спросил однажды Грэг у Макса, когда тот неизменно нарисовался на пороге его гаража вечером. – Не боятся ли они отпускать тебя к такому неприятному и непредсказуемому типу, как я? Или ты скрыл от них, обманул?

– Нет, – сверкнул глазищами этот чудо-ребёнок. – Я сказал правду.

– И как? – невесело усмехнулся Грэг, представляя, как всполошились родители, начали шерстить Интернет и приходить в ужас от фактов его феерической биографии.

Макс пожевал нижнюю губу, встряхнул головой и выдал. Тоже правду:

– Мама расстроилась. Кричала. А папа сказал, что у человека должна быть цель. И что я должен сесть и хорошо подумать: хочу ли я к ней идти. И если хочу, то готов ли. Потому что Гордеевым не к лицу делать что-то плохо.

– Ну, и ты подумал? – косился Грэг на слишком серьёзное лицо Макса.

– Нет, – отрицательно покачал головой. – Нет, я не думал. Зачем? Я всё решил для себя ещё в тот самый день, когда увидел тебя на мосту. Я хочу танцевать как ты.

– Тогда открою тебе секрет, Гордей, – смежил веки Григорий Афанасьев, который в свои чуть за тридцать почти забыл, как его по-настоящему зовут. – Не надо танцевать как я. Ты должен танцевать только лучше и никак иначе. И только тогда ты дойдёшь до цели, к которой стремишься.

И Макс запомнил его слова. Запомнил и сделал всё, чтобы доказать: он лучший. Он не подведёт.