– Высший класс! – только и смог прошептать Даниил. Неожиданно ему стало смешно. Он сходит с ума? Ну и пусть! Разве не весь мир сошел с ума?! Он склонился над ней и поинтересовался самым наглым тоном, на который был способен:

– А как насчет обслужить клиента?

– Утром – деньги, вечером – стулья, – вежливо парировала Норма.

…Бар был почти совсем пуст. Уютный и небольшой зальчик, погруженный в мягкий полумрак, вмещал в себя всего три-четыре крохотных столика и одну очень короткую скамеечку возле стойки. Все было отделано толстыми слоями дерева – потолок, пол, не говоря уже о стенах; даже мебель оказалась сплошь деревянная, местного производства. Дерево бережно заглушало все звуки, что обоим гостям понравилось чрезвычайно.

Бармен, смазливый черноволосый мальчик с очень бледным лицом и тонкими красными губами, обслужил их с молниеносной быстротой. Они расположились в глубине. Даниил сел лицом к выходу, окинул зал профессиональным взглядом и определил наличие только двух скрытых микрофонов. Да и те находились далеко от них и вряд ли сейчас работали. Норма просканировала зал быстро, даже не глядя, то есть наоборот, прикрыв глаза на несколько секунд, затем открыла их и кивнула ему: «Можно говорить». Даниил, понимая, что от него, очевидно, требуется какая-то ответная услуга за сокрытие от вышестоящих инстанций информации о матери, совершенно не представлял, с чего начать разговор, поскольку инициатор встречи, не отличающаяся болтливостью, молчала, как партизан на допросе. Ему все-таки пришлось, набрав в легкие побольше воздуха, взять инициативу в свои руки.

– Зачем ты меня сюда привела? – спросил он.

– А мне неинтересно сидеть в твоем номере. Раз уж до утра я все равно здесь… Потом, мне нравится, когда меня приглашают в бары. – получил он более чем легкомысленный ответ. Эта женщина доводила его по-настоящему. Правда, пока неизвестно, до чего – до нервного срыва или сердечного приступа.

– Ты – и бары?! – поморщился Даниил.

– Ну почему нет. Так вот, твоя личность всегда вызывала у меня определенный интерес. Ты эмоционален, не чужд некоторой морали. У меня имеются пробелы в этой области, в работе это иногда мешает…

«Начало есть», – подумал Даниил и быстро перебил, избавляя себя и собеседницу от нудных объяснений, которые они оба ненавидели:

– То есть ты недостаточно сильно чувствуешь?

– Да, что-то вроде того. – кивнула Норма. – Признаться, я мало что вообще чувствую.

Даниил задумался, кто еще на всей земле мог бы говорить о себе подобные вещи. Затем улыбнулся:

– Неправда. Помню, как ты однажды расплакалась, стоя в углу.

Выражение лица Нормы не изменилось, но Даниил почувствовал, что это воспоминание как будто является приятным для нее. Потом она глубоко вздохнула.

– Знаешь, Даниил, это был единственный случай за всю мою жизнь. Я не шучу. Не то чтобы я сдерживалась, просто не умела. Да и не хотела, кроме одного раза. Что именно я тогда чувствовала, не знаю. Но я плакала, и это ощущение можно назвать приятным. Я бы хотела научиться…

Даниил озадаченно помолчал. Наконец спросил:

– Зачем, Норма?

– Это мешает карьере. Как редкая болезнь. Знаешь, что у меня в анкете написано? «Отсутствие моральных устоев и принципов. Полная бесчувственность. Излечимо в определенной степени, при длительной терапии». Проблема в том, что я не хочу всю жизнь руководить этим отделом. Это вы не можете никуда оттуда уйти. У меня же есть варианты. Но на той работе надо уметь хоть что-то чувствовать. И уметь располагать к себе.

– Но я не доктор, – возразил было Даниил, и сам поразился некоторой нелепости произнесенного им, и вообще, всей ситуации. Чтобы исправиться, галантно предположил. – Наверное, это единственное, что ты не умеешь делать…