– Погуляешь со мной?

Снова молчание и лишь кивок в ответ.

Я подхожу и, не удержавшись, провожу рукой по темноволосой головке. Задержав пальцы у затылка, тихо прошу:

– Ну, беги, одевайся. Я тебя подожду.

Андрюшка вскакивает и, прихрамывая, опираясь на носочек ноги, быстро-быстро бежит в спальню, позабыв об игрушке. Я поднимаю ее и оборачиваюсь. Вижу, как он останавливается на пороге спальни и оглядывается, словно боится, что я уйду. Застывает натянутым фитильком, потянувшись ко мне.

Этот миг повторяется снова и снова, словно моих слов мало, и каждый раз ему страшно потерять меня из виду.

Этот страх взаимный. Он отражается в глазах мальчишки и отзывается болью в моей душе. Я не знаю, помнит ли он своих родителей – скорее всего лишь образы, но память потери живет в нем темным монстром, в этом маленьком, грустном человечке, вдруг оказавшемся один на один с огромным миром, и я понимаю: одному ему не справиться.

Я тоже боюсь его потерять и спешу прогнать страх из глаз ребенка спокойной улыбкой. Он ждал меня, и радость от этого понимания прогоняет тревогу и наполняет сердце теплом и любовью. Он видит это тепло в моих глазах, впитывает жадно, и только убедившись, что за день оно никуда не исчезло, убегает одеваться.

Мой мальчишка. Мой!

Почему именно он? Почему Андрюшка Сомов? Не знаю.

Я помню свой первый рабочий день, детдомовскую суету, кабинеты, папки, личные дела воспитанников. И лица детей. Тогда я окунулась в новый для себя мир, и думала, что задержусь в нем всего на три месяца, отозвавшись на просьбу знакомой. Этот мир пугал колючей щетиной и разбитыми судьбами.

А осталась на год и даже больше.

Трудный случай, первый настолько сложный в моей практике. Смерть обоих родителей на глазах ребенка, болевой шок, сильнейший стресс и полная психологическая изоляция последнего от мира.

Мальчика взяли на воспитание дальние родственники, но не справились, подозревая, что после травмы в его нервной системе произошли необратимые изменения. Через полгода после аварии Андрюшка Сомов попал в детский дом с подозрением на диагноз «аутизм», который, возможно, у него был от рождения – семья совсем недавно переехала из отдаленного городка. А я… Я его нашла.

Они ошибались, все ошибались. Пусть это была интуиция, но она не обманула, диагноз не подтвердился.

Первое время он действительно был настолько закрыт, что не реагировал на вопросы, не играл, не просил помощи, не откликался на звуки своего имени и не разговаривал. Сидел сутками, словно застывшая фигурка в стеклянном кубе. Детям свойственно многое забывать, хорошо адаптироваться в новом обществе, искать друзей и тянуться к теплу, но Андрюшка стал исключением. Он не хотел. Он хранил кусочек тепла в себе самом, и отчаянно, как умел, пытался его сберечь.

Срок моей временной работы подошел к концу, но уйти из детского дома я не смогла.

Мне понадобился не один день, много-много тихих слов и часов тишины, чтобы однажды, когда ладонь мальчишки оказалась в моей, его маленькие пальцы сжались.

Андрюшка одевается, я беру его за руку, и мы выходим на улицу. Мне так же, как и ему, хочется укрыться от любопытных глаз, от лишних вопросов и людей, и я увожу его за ворота интерната. Веду дальше, туда, где мы можем целый час побыть просто вдвоем.

Оказавшись под сенью кленовой аллеи, не удержавшись, сажусь на корточки и прижимаю мальчика к себе – я каждый день жду этой минуты.