Остальное было уже довольно утомительно. Ксения с трудом дождалась подходящего момента, чтобы объявить Вере о своем недомогании и под этим предлогом свалить по-тихому домой. Выходя из подъезда, она полезла в карман за перчатками и, к своему несказанному изумлению, обнаружила там, помимо перчаток, какой-то небольшой и явно посторонний предмет. Прямоугольный, плоский, гладкий. На ощупь она идентифицировала его как трубку мобильного телефона. Но ее трубка лежала на своем обычном месте, в сумочке. Откуда же эта? Кто-то перепутал дубленку? Попал по ошибке в чужой карман? Так, может, еще не поздно вернуться… Но трубка покоилась на самом дне кармана, под перчатками. Озадаченная, она чуть было не поделилась своим открытием с Игорем, но вовремя прикусила язык.
На пороге ее квартиры Игорь, естественно, начал напрашиваться на чашечку чая, но Ксения, сославшись на отвратительное самочувствие, ласково поцеловала его в щеку и выставила за дверь. Поскольку она никогда не боролась за репутацию покладистой девушки, это было в порядке вещей.
Оставшись одна, она первым делом извлекла из кармана НЕЧТО, при ближайшем рассмотрении действительно оказавшееся трубкой (довольно дорогой, между прочим), и внимательно обследовала, пытаясь понять, кому же она принадлежит. Трубку не засунули в ее карман по ошибке, трубку ей подбросили, и это мог быть только Ник. Но подобное предположение нуждается в доказательстве. Она решила начать с просмотра записной книжки. Ничего себе! Масса номеров и ни одного имени. Ни имен, ни инициалов – ничего. Как у секретного агента, работающего под прикрытием.
Ксения положила трубку на кухонный стол, прошла в комнату и начала раздеваться. Очень медленно: юбка, кофта, колготки, белье… Вид бордовых кружевных трусиков со следами преступного соития спровоцировал истерический припадок, которого она никак от себя не ожидала.
– Какая же я дура! Какая офигенная дура!
Раздетая, растрепанная Ксения металась по комнате, рвала на себе волосы, словом, и впрямь вела себя как последняя дура. Озадаченная ее завываниями, из кухни пришла Матильда, села в дверях и уставилась широко раскрытыми оранжевыми глазами. Встретив ее взгляд, Ксения вспомнила, что еще не выдала ей «вечернего мыша» – непростительный эгоизм! – накинула рубашку и побрела к холодильнику.
«Вечерний мышь» – так же, впрочем, как и «мышь утренний» – представлял собой мелко порубленный кусок антрекота, тщательно перемешанный с чайной ложкой «Фрискеса» и для пользы дела еще присыпанный сверху овсяными хлопьями «Экстра». Когда Матильда была еще неуклюжим, непутевым четырехмесячным зверенышем, словно сошедшим с лубочной картинки – круглые глаза цвета спелого апельсина, морда поперек себя шире, – Ксения ежедневно проворачивала через мясорубку говяжью вырезку, отварную морковь, картошку, зеленую фасоль и готовила для нее фрикадельки. Все знакомые просто дурели, а ей это было в радость. Тем более что Матильда, слава богу, никогда не страдала отсутствием аппетита. Создавая свой кулинарный шедевр, рекомендованный заводчиком и ветеринаром клуба, Ксения точно знала: продукт не пропадет.
В ожидании кормежки Матильда, как всегда, на некоторое время утрачивает свое знаменитое самообладание. Ее пронзительное «мр-р-ря!» служит Ксении дополнительным укором: сама наелась до отвала…
– Да не ори же так, бога ради, Матильда! Иди сюда… иди, моя девочка…
Присев на корточки, Ксения поглаживает крутой мохнатый бок, в то время как Матильда с утробным урчанием поглощает добычу. Ну да. Как смогла, так и добыла. Главным образом благодаря личному обаянию.
Но что же теперь делать? Как жить дальше?
Ксения чувствовала себя как узник, приговоренный к пожизненному заточению в сыром и мрачном склепе какого-нибудь средневекового монастыря. Склепом стала вся ее до недавнего времени вполне благополучная, размеренная жизнь.
Стоило закрыть глаза, и она снова видела себя предающейся пороку в чистенькой, опрятной, выложенной розовым кафелем теткиной ванной. Вот она – образованная, в меру раскрепощенная современная девушка – стоит, вцепившись в раковину, тупо глядя в сливное отверстие, в то время как пальцы насильника яростно тискают ее ягодицы. Наверняка останутся синяки. Разглядывая их перед зеркалом (завтра, не сегодня), она, вполне возможно, почувствует себя униженной, использованной, оскверненной (похмельный синдром плюс мещанские предрассудки), но сейчас она расценивает происходящее как исполнение своих самых заветных желаний. Быть может, предосудительных, но это как посмотреть.
Лежа в горячей ванне, Ксения прислушивалась к слабой ноющей боли внизу живота (несмотря на свой богемный вид, этот жиголо отымел ее довольно сурово) и мучила себя непревзойденными по живости воспоминаниями. Сколько времени они провели в этой ванной, этом тайном прибежище разврата?..
Ник трудился как одержимый. Почувствовав, что она готова закричать, он зажал ей рот ладонью, еще поддал жару и устроил ей такой феерический оргазм, что у нее в буквальном смысле слова земля ушла из-под ног. Если бы ему вздумалось отступить хоть на шаг, она бы просто упала. Брякнулась на пол, как сломанная кукла. Но он не отступил. Выпустив ее бедра, позволил ей распрямиться (не совсем, но так, чтобы было удобно) и, подавшись вперед, прижался грудью к ее спине. Жаркое мускулистое тело чужого мужчины… тяжелые удары его сердца… аромат какой-то туалетной воды…
Он больше не зажимал ей рот, но и не убирал руку от ее лица. Пальцы ласково поглаживали щеку, теребили мочку уха. Именно из-за них, этих ласк, а быть может, вопреки, Ксению охватило непреодолимое желание оставить на его теле какую-нибудь отметину. А заодно дать ему понять, насколько животную природу имеет ее страсть к нему. Лязгнув зубами, как волчица, она вцепилась в его запястье.
Ник напрягся, прижимая ее к себе. Стук его сердца и учащенное дыхание были единственными звуками в запертой на задвижку ванной комнате. О, так он из этих, из строптивцев. Стиснутые челюсти, привкус крови во рту… Заклеймить мерзавца! Вырвать у него стон!
Шальная мысль, что так, чего доброго, можно перегрызть ему сухожилие, заставила ее разжать зубы. Тогда только у него вырвалось что-то вроде облегченного вздоха. В то же мгновение он присел на корточки и укусил ее за задницу. Терзать зубами, правда, не стал, но прихватил на совесть. Ксения сердито зашипела, а он быстро встал, привел себя в порядок, напоследок провел круговым движением пальцев по ее укушенной ягодице и, не медля больше ни минуты, покинул помещение. Ни словечка, ни поцелуя… ничего.
– Матильда, взгляни, который час, – обратилась она к толстой усатой морде, просунувшейся в дверь. – Как ты думаешь, еще не поздно позвонить Светке?
Матильда негодующе крякнула, что, несомненно, означало: совсем ты спятила, сестрица, на часах половина двенадцатого, а у Светки двухлетний ребенок. Не произошло ничего такого, о чем бы ты не смогла рассказать ей завтра с утра.