Не помню, чтобы делала это раньше или думала об этом без скепсиса и вопроса «зачем?», но сейчас упругая плоть у меня во рту вызывает необъяснимое удовольствие. Инстинкты верно направляют мои движения; чувствую, как Эрик рвано дышит подо мной, как глушит стоны в кулаке. Тонкая взаимосвязь, соединение энергий — делая хорошо ему, я сама раскаляюсь, как сталь.
— Иди-ка сюда, девочка, — он крепко хватает меня под бёдра и заставляет развернуться. От шквала ощущений кружится голова, я на секунду теряю ориентацию в пространстве. Я в самом бесстыжем положении — практически седлаю его лицо. — Красивая, мокрая девочка.
Неловкость проходит за пару мгновений, смывается волной новых и новых эмоций; я уже не сдерживаю себя — приходится временами освобождать рот, чтобы прокричаться. Движения пальцев вторят движению языка, я сильнее прогибаюсь в пояснице, насаживаюсь на них сама, выплёвывая самые грязные ругательства, какие знаю. Когда оргазм накрывает меня, сил кричать уже не остаётся. Тело припадочно дёргается, воздух с трудом проходит сквозь сжатое спазмами горло, колени подкашиваются, хочется завалиться на бок и выть от переизбытка ощущений в секунду, сминая между ног влажную простынь, но Эрик крепко держит меня на месте, даёт понять, что ничего еще не закончено.
Он засаживает мне с размаху на всю длину — от неожиданности я изумлённо распахиваю рот. В уголках губ саднит, они обветрены, болят от настойчивых поцелуев и недавнего вторжения крупного, налитого кровью органа, руки дрожат, последняя опора рушится, и я тычусь лбом в жёсткий матрас казённой постели, отдаваясь полностью во власть Лидера. Скомканные складки постельного белья пляшут перед глазами ритмично и бешено быстро, сливаясь в единое пятно; тело ещё не оправилось от оргазма, а новая волна уже настигает меня от самых кончиков пальцев — боюсь, этот раз мне в сознании не пережить.
— Слабенькая ты. Над твоей выносливостью ещё работать и работать.
Обнаруживаю себя головой ровно на подушке, заботливо укрытую лёгкой простынью, совсем сбившейся с матраса. Между ног горячо и едва больно, спина стянута следами семени; Эрик лежит рядом, выпускает под потолок колечки табачного дыма, расслабленный и довольный собой — уголки губ едва приподняты, а взгляд блуждает по неровным сколам потолка. Только сейчас замечаю тёплый свет настольной лампы. Яркость приличная; смущаюсь, хотя час назад мне это совершенно не мешало.
— Норматив тоже тебе сдавать буду? — мой севший голос скрипит не смазанными дверными петлями, силюсь поднять голову с подушки. Роняю обратно. Я, как штормовая облачная масса, вешу тонну, но словно парю над землёй.
— А кому же ещё?! — он смеётся, обнажая ряд белых, клыкастых зубов, будто я задала самый глупый из всех возможных вопросов.
— Будь добр, не кури здесь, — морщу нос, демонстративно поворачиваюсь спиной, соблюдаю нарочито безразличный тон. Не хочу признаваться, что к этому запаху уже привыкла; горечь и дым — его вечные спутники, и, кажется, я всё-таки не убереглась.
Он красивый. По-своему, по-дурному, скроенный грубо, вызывающе неправильно, непривычно для моих глаз, но всё же красивый. Его нахальный профиль вырисовывается у меня перед глазами, будто выжженный на сетчатке, стоит лишь сомкнуть веки. Большой любитель чувственных удовольствий и большой в них знаток — он умеет работать на износ и умеет расслабляться по полной. Мужчина, который сделал себя сам, несмотря на принадлежность к другому складу мышления. Его невозможно не уважать, и им невозможно не восхищаться. Я влипла. Всё-таки влипла.
— Моя фракция, где хочу там и курю, — рубит он, но сигарету всё же тушит.
— И вообще. Поберег бы здоровье.
— На что ты всё время намекаешь?! — Эрик резко разворачивает меня за плечо к себе, нависает надо мной на вытянутых руках, смотрит в лицо. — Я в отличной форме. Разве я тебе не доказал?
— Да о чём ты говоришь вообще?! — я возмущаюсь, сердито хмурюсь на его вопрос, заданный совершенно не по теме. Что за навязчивое желание вечно что-то доказывать?
— Значит, не доказал? — этот ехидный взгляд, с колючим блеском и смехом в уголках глаз я уже стала узнавать.
Я в плотном кольце рук, не вырваться; словно попавшая в болото — лишнее движение, и затянет ещё глубже. Кончики его пальцев скользят по рёбрам, под коленями, на самой чуткой коже возле пупка, а на шее и ключицах горят следы зубов. Мне щекотно, я не могу удержаться и смеюсь в голос, как не смеялась уже очень давно. Я была лишена этого сознательно. Совместимость, перспектива, стабильность — три кита, на которых эрудиты строят отношения. Вспыхнувшая страсть считалась проявлением низкого интеллекта и животных инстинктов, обуздывать которые во имя прогресса и разума — наше святое предназначение. Я никогда не была эрудиткой до мозга костей, наверное, поэтому такая зараза, как чувства, одолела меня.
Просыпаюсь одна. В окна смотрит блеклое, дымное утро, и мне отчего-то беспокойно колет в груди. Странное ощущение, будто где-то вне, за пределами моего мирного пробуждения происходит что-то непоправимое. Подхожу к окну. У выезда толпятся Бесстрашные, суетливо грузятся в автоколонну, вооружённые, как для боевой операции, над гаражными воротами мигают сигналы тревоги, и я понимаю, что мне не почудилось. Однако мой коммуникатор молчит, срочных вызовов нет, я упаковываюсь в униформу и слетаю вниз, на ходу закручивая волосы в пучок.
— Что происходит? — я хватаю за рукав дежурного.
— Теракт в Эрудиции, док. Огневые группы едут туда.
— Почему меня не оповестили? — за мёртвыми остовами высоток мне чудится багровый дым, я практически кричу на ни в чём не повинного беднягу. Ведь там горит мой дом.