Мне кажется, что жёсткий, колючий голос Джанин звучит у меня в голове. Я выучила эту речь наизусть, и подними меня среди ночи, я воспроизведу её без запинки. Открываю глаза и обнаруживаю себя в палате, с отличием лишь в том, что пациент здесь теперь я; во рту горчит, в голове муть, слева на стойке капельницы висит полупустой прозрачный пакет с сывороткой быстрого восстановления. Скоро буду скакать, как новенькая, однако лет через десять моя печень не скажет мне за это спасибо. Передо мной Юджин, заведующий лабораторией этажом ниже, стоит, скрестив на груди руки, и хмуро изучает меня. Я не знаю, как его для себя обозначить — бывший, нынешний или вялотекущий, мы считаемся парой лет с семнадцати, но я не чувствую к нему ничего, кроме привычки. Старый чемодан без ручки. Бесполезный, но выбросить рука не поднимается, и жаль расстраивать отца. Он свято убеждён, что с ним меня ждёт хорошее будущее.

Юджин был моим первым и единственным. Но ничего из того, о чём девчонки восторженно шепчутся по углам, у меня с ним не случалось; я не была влюблена, не пылала страстью, не испытывала сумасшедших восторгов, позже научилась импровизировать, а со временем вся эта симуляция порядком меня достала. Мне не нужен ни мужчина, ни муж, наверное, со мной что-то не так, но я смирилась с текущим состоянием вещей, тем более в условиях осадного положения, где любое будущее, перспективное оно или нет, находится под угрозой. Я благодарна, что он не лезет ко мне с вопросами и выяснением статуса наших отношений.

— Ты вчера упала в обморок на дежурстве, — он пытается меня отчитывать.

— Выключи, умоляю, — киваю на волноприёмник, где светится и вещает голограмма Джанин, в тайне надеясь, что Юджин «выключится» сам и не будет создавать мне лишних звуковых помех. И без него тошно.

— Я просил тебя относиться к себе снисходительнее. Ты не машина, — он касается сенсорной кнопки,  и голубое, дрожащее изображение сворачивается в крохотную точку. — У каждого есть предел возможностей…

— Пожалуйста, — я выставляю вперёд ладонь, жестом прошу его замолчать. Он в чём-то прав, я иногда не знаю меры, но разве преданность делу не одно из главных достоинств Эрудита? Да и куда мне ещё тратить себя? — Сколько времени?

— Почти десять.

— Чёрт! — я провалялась всю смену, а обещание-угроза Лидера лихачей не рассеется, как мой больной, лекарственный сон. Ходят слухи, что своих проштрафившихся членов они скидывают в пропасть, и те, кто не разбился насмерть, стонут там сутками, пока не замолкают навечно. Я уверена, это фантазии напуганных неофитов, не более, но по спине ползёт мерзкий холодок, заставляя меня обжигать босые ноги о голый каменный пол.

Хватаю планшет; отчёт о состоянии вчерашних раненых не обновлялся пять с половиной часов, и я понятия не имею, что с этим чёртовым изгоем. Устраивать разносы бесполезно, ребята уже забыли, что такое нормальный график. Вооруженные столкновения идут без остановок уже две недели. Пропавшие, раненые, убитые — бесконечный конвейер; мне некогда остановиться и подумать о том, что происходит. Мы боялись, что война, превратившая планету в ядерную пустыню, вернётся. Мы — люди, которые отчаянно хотят прожить свою жизнь в тепле и покое, это нормальное человеческое желание, стыдиться здесь нечего, и я не понимаю это Восстание. Система имеет свои недостатки, но многим из нас гораздо страшнее сталкиваться с неизвестностью.

— И куда ты? — Я скидываю на пол больничную рубашку, ничуть не стесняясь своей наготы, хлопаю дверцами полок, ищу свою одежду.

— В интенсивную терапию, — отвечаю, будто не понимая истинной подоплёки его вопроса. Отлынивать от работы положенные трое суток я не собираюсь. У нас технологии, стратегия, профессиональные бойцы, когда-нибудь мы переломим ситуацию, и всё это, наконец, закончится, но пока нужно работать, и работать много.

Не слышу, что бормочет мне вслед Юджин. Что бы ни происходило, его голос всегда единой интонации, ровный, чуть высокий, чёткий, как из динамика. Идеальный Эрудит, идеальный продукт с высшими тестовыми баллами, робот с задавленными эмоциями, я не понимаю, почему он всё ещё не теряет надежды на нас. Наверное, тоже привык.

Я несусь по коридору, застегивая на ходу медицинский халат, в ногах безуспешно путается пояс, и я не сразу поднимаю глаза. Прямо по курсу — свора лихачей, шесть человек, среди которых я вижу того, вчерашнего Лидера с широким, злым лицом. Он рычит что-то в закрепленное на запястье средство связи, а я выуживаю из кармана маску и быстро цепляю на лицо. Иду мимо, жмусь к стене, прячу глаза в пол, надеясь, он меня не узнает. Справлюсь о состоянии пленного и вышлю к нему с отчётом кого-нибудь из сестёр.

Он меня пугает. Я взрослый человек, но мне хочется втянуть голову в плечи и съёжится в комочек, как нашкодившая пятилетка. Прикладываю карту доступа к электронному замку, бросаю на него быстрый взгляд. Он не выше и не крупнее своих людей, но его необъяснимая внутренняя мощь заставляет окружающих склонять перед ним головы на уровне инстинкта. Альфа стаи, а так же самоуверенный грубиян и солдафон, я не привыкла общаться с такими. Я избегаю лихачей из отрядов, охраняющих периметр фракции; каждый из них считает своим долгом навязать своё бесценное общество, разумеется, в неформальной обстановке. Никто не контролирует их поведение, Джанин занята более глобальными вопросами, а больше повлиять здесь на них некому. Боюсь, что такими темпами порядки Бесстрашия всецело установятся и у нас.

— Мне нужно, чтобы эта тварь заговорила, — слышу у себя за спиной и снова вздрагиваю. Лидер Бесстрашных вошёл следом за мной, видимо, замок не успел сработать, либо Метьюс открыла ему полный доступ ко всем отделениям фракции.

Я смотрю на безжизненно-бледное, с синюшными следами побоев лицо афракционера, оцениваю показатели приборов и сомневаюсь, что при прочих равных он вообще очнётся, тем более, сегодня.