Давно не пели у Гайворонов, и Дарина Михайловна была счастлива, что вместе с сыном заглянула в хату и песня. Ничего, что Платон сейчас опять уедет. Мать еще не раз будет встречать его на пороге дома.

Дарина Михайловна просит гостей закусывать, но Михею Кожухарю только бы попеть. Еще и по чарке не выпили, а он уже поднялся, протянул над столом руки, будто собрался взлететь куда-то, и тихо начал:

Гости и о закуске забыли — этот дьявол Михей Кожухарь всю душу может песней перевернуть. Савке Чемерису казалось, что длинный и худой Михей не пел, а с доверительной сердечностью только ему одному рассказывал о чьей-то любви. Савка зажмурил глаза, и песня понесла его куда-то в затуманенные яры и долины.

Но всех песен не перепоешь. Дарина Михайловна душевно поблагодарила захмелевших гостей за то, что пришли на проводы сына; все они высыпали на подворье к запряженным в телегу коням. Савка поправил на телеге солому и умостился в передке.

— Скорей, Платон, уже смеркается.

Платой поцеловал мать, сестру Галину, маленького Васька, потом обошел гостей. Дарина Михайловна была счастлива, что сына ее провожают добрые люди, что Савка с почетом отвезет его на станцию.

— Ты ж, сыну, учись там да старайся, — наказывала она.

— Добре, мамо.

Савка взмахнул кнутом и так натянул вожжи, будто правил не захудалыми лошаденками, а сказочными конями-змеями…

Выехали на бугор за село, и Платон ощутил, как в грудь ударил упругий ветер, разбуженный далекими майскими громами, еще не докатившимися сюда. И тут же увидел девушку. Стройная и легкая, она стояла на краю поля, возле старого ветряка и, подняв руку, кого-то звала.

Платон оглянулся: вокруг ни души. Она звала его.

— Я догоню вас, — сказал Платон Савве Чемерису, соскочил с телеги и направился к девушке.

Она спряталась за ветряк и стояла там, прикрыв лицо платком, так что были видны лишь ее диковатые, чуть раскосые глаза.

— Кто ты? — спросил Платон.

Глаза девушки выплеснули на Платона тревогу и вспыхнули золотыми искорками.