Слушая бури предвестья в ветрах.

Радость для них – испытать шторма страх.

Дневные часы, если они у меня оставались свободными после школьных занятий, я, как уже было сказано, часто проводил во дворе церкви, с возвышенности которого открывался самый лучший вид на море. При ясной погоде я мог разглядеть оттуда французских корсаров, крадущихся вдоль утесов под мысом Снаут, чтобы, таясь там, застигнуть врасплох выходящее из пролива судно из Индии или какой-то другой торговый корабль. В Мунфлите мальчиков одного со мной возраста было мало, дружбы мне ни с одним из них водить не хотелось, и я привык к одинокому времяпрепровождению, находясь большей частью на улице, так как мальчики, которые носят без дела грязь в дом на своих ботинках, вызывали у моей тети крайнее неодобрение.

Следующие несколько дней после внезапной встречи с Элзевиром и Рэтси я, опасаясь вновь раздосадовать их своим появлением, держался от церкви подальше, однако потом снова начал ходить туда и больше их там не встречал. Любимым местом моим на церковном дворе теперь стала выступающая над землей плоская часть каменного саркофага на юго-восточной стороне церкви, который мистер Гленни однажды при мне назвал алтарем. Захоронение это, увенчанное надгробием с высеченным по кругу орнаментом из цветов и фруктов, когда-то и впрямь, наверное, было очень красиво, однако так пострадало от времени и непогоды, что, сколько я ни пытался, ни разу не смог прочесть надпись на нем и выяснить, кто там похоронен.

Плоский выступ служил мне удобной скамейкой, густая купа тисов надежно защищала от ветра. Полагаю, раньше они опоясывали захоронение плотным кольцом, но потом часть их с южной стороны то ли погибла, то ли ее вырубили, открыв вид на море, в то время как уцелевшие высились по бокам и позади памятника плотным полукольцом, как спинка глубокого кресла наподобие тех, которые часто ставят возле камина. С наступлением осени саркофаг алел от множества падавших на него ярких, будто из воска, ягод. Я множество раз приносил их тете. Она говорила, что они очень вкусны с терновым джином, стаканчиком которого обычно завершался ее воскресный обед. Помимо меня, место это явно нравилось и другим людям, о чем свидетельствовала изрядно утоптанная тропинка, однако сам я, сколько сюда ни наведывался, ни разу никого не втретил.

Сидел я там, глядя на море, и в самом начале февраля 1758 года. День выдался редкостный для разгара зимы. Он походил скорее на майский. В мягком прогретом воздухе стояла такая тишь, что до меня доносился с гребня холма, за полмили от саркофага, стук, поднятый стариком Джонсом, который закидывал в свою телегу турнепс. Погода настала теплая сразу же после наводнения. И так как дожди были очень редки и коротки, а порывистый ветер принимался дуть часто, глинистая земля Мунфлита вскорости сперва впитала в себя всю воду, а затем пересохла до трещин и даже расщелин, что обычно случалось лишь в середине лета. Расщелинами пошла тропа, ведущая от деревни к церкви, ими изборожден стал церковный двор, и одна из них, очень широкая, подобралась к самому саркофагу.

В пятом часу пополудни я наконец собрался домой к тетиному чаю, но в этот момент под каменным моим сиденьем что-то грохнуло и начало осыпаться. Я вскочил на ноги. Расщелина там, где она подходила к захоронению, весьма раздалась, образовав в сухой растрескавшейся земле дыру диаметром футов восемь, а может даже и больше, и дыра эта уходила за каменный бок могилы. Я, опустившись на четвереньки, в нее заглянул, и мне стало видно, что под памятником она еще шире и глубже. Полагаю, на свете мало найдется мальчиков, которые, обнаружив дыру в земле, пещеру в скале или тем более подземный ход, удержатся от исследования загадочного пространства. Жажда проникнуть внутрь охватила меня. Я пригляделся к провалу, который образовала осыпавшаяся вниз земля. Он был достаточно для меня широк. Я сполз по нему ногами вперед и, когда ботинки мои уперлись в кучку сырой глины, обнаружил, что могу встать под саркофагом, даже не пригибаясь.

Впрочем, это как раз было мной ожидаемо. Я ведь предполагал, что под памятником находился склеп и земля провалилась внутрь, потому что его потолок раскололся. Только на самом деле все оказалось совсем не так, в чем я смог убедиться, едва глаза мои чуть попривыкли к сумеркам. Яма, на дно которой я съехал, оказалась началом коридора, который полого спускался по направлению к церкви. Открытие показалось мне столь замечательным, что от волнения и удивления сердце заколотилось. Раз есть подземный ход, значит, в нем может скрываться что-то необычайное. Вплоть до тайника с сокровищем Черной Бороды, продолжавшего волновать меня с той самой поры, как я узнал о нем от мистера Гленни. Мысли о бриллианте и богатстве, которое он мог принести мне, не шли из моей головы. Шириной коридор был в два шага, а высотой – с мужчину большого роста. Прорыли его, не отделав ни кирпичами, ни чем-либо другим, тем более удивительно было мне, что признаки запустения в нем совершенно отсутствовали. Ни плесени, ни паутины – вечных спутников таких мест. По виду им, наоборот, часто пользовались, о чем свидетельствовали отпечатки множества ботинок на мягком глинистом полу, а также длинный широкий след, будто проволокли что-то тяжелое.

Я двинулся по коридору, вытянув перед собой руки, чтобы не наткнуться во тьме на какое-нибудь неожиданное препятствие, и шаркая ногами, чтобы не ухнуть в невидимый глазу провал. Но даже с подобными предосторожностями отваги моей хватило лишь на полдюжины шагов. Далее вынести до предела сгустившейся темноты я не смог, повернул назад и испытал огромное облегчение, снова увидев проблески света, сочившегося сквозь дыру в земле. Ужас перед кромешной тьмой погнал меня вверх по ней, и я, даже не соображая, что делаю, начал протискиваться, извиваясь, сквозь нее, пока не нашел себя вместе со своим телом на освещенной солнечными лучами и согретой мягким теплым воздухом траве церковного двора. Миг спустя я уже несся домой к тете, так как, во-первых, сильно опаздывал к чаю, во-вторых, мне требовалось добыть свечу, без которой подземный ход не исследуешь, и в-третьих, хотелось поскорее вернуться назад, потому что, пускай и сильно напуганный, все же твердо решил пройти через подземелье.

Появление мое дома тете особенного удовольствия не принесло. В кухне возник я с большим опозданием, да к тому же весь взмыленный. Слов моя тетя, когда была мной недовольна, произносила мало, однако молчание ее в таких случаях отличалось такой выразительностью, что я предпочел бы выслушивать от нее продолжительные нотации. На вопросы мои она отвечала лишь «да» или «нет», выдерживая при этом весьма выразительные паузы. Так в почти полном безмолвии и прошел наш чай. Вернее, мой. Со своим тетя уже управилась до моего прихода. Ел я мало, и не только из-за того, что чай почти остыл, а еда оказалась невкусной, но и по той причине, что меня целиком захватывали размышления о странном моем открытии. Тете, как вы понимаете, я про него не сказал ни слова и теперь с нетерпением ожидал момента, когда она уляжется спать, после чего был намерен, вооружившись свечой и огнивом, вернуться на церковный двор.

Солнце уже совсем опустилось, когда тетя Джейн, прочтя благодарственную молитву, повернулась ко мне.

– Джон, – проговорила она сухим и холодным тоном. – Замечаю последнее время, что ты порой пропадаешь по вечерам на улице до половины восьмого, а то и до восьми вечера. Такое для юношей твоего возраста совершенно недопустимо. Ты не должен ходить по улице после наступления темноты. Не желаю, чтобы моего племянника называли праздношатающимся лоботрясом. Яблочко-то от яблони недалеко падает. Папаша твой вот с такого и начинал, а после бедной моей сестре веселую жизнь устраивал, пока провидение не явило милость забрать его в мир иной.

Тетя Джейн часто так отзывалась о покойном моем родителе, которого сам я не помнил, но тем не менее полагал, что при всей его склонности к бродяжничеству и контрабанде человеком он был неплохим и по-своему даже порядочным.

– Отныне ты, – продолжила моя тетя, – ни сегодня вечером, ни всеми другими прочими вечерами с наступлением темноты никуда из дома не выйдешь. Ночью место порядочных юношей в кровати. Но если, по твоему разумению, ложиться еще слишком рано, можешь посидеть со мной часок в гостиной, и я почитаю тебе вслух проповедь ректора Шерлока. Это избавит тебя от праздных суетных мыслей и подготовит к спокойному сну.

Она первой вошла в столовую, там взяла с полки книгу и, положив ее на стол туда, где образовался круг света от горящей свечи, принялась читать. Мне было не впервой испытывать подобные муки. Монотонное тетино чтение плюс нудная проповедь наверняка бы вскоре меня усыпили, как в таких случаях всегда и происходило прежде, несмотря на то, что сидел я на жестком и неудобном стуле, если бы не открытие, которое полностью поглощало меня и не досада из-за задержки. Вот почему, пока тетя читала о разных духовностях и спасительных молитвах, я думал только о бриллианте и всевозможных благах, которые обрету, став богатым, ибо к тому моменту уже практически не сомневался, что обязательно отыщу в конце тайного хода сокровище Черной Бороды.

Дочитав нудную проповедь, тетя закрыла книгу и бросила мне «спокойной ночи». Я собирался ответить ей, как обычно, холодным вежливым поцелуем, но она отвернулась с таким видом, будто не замечает моих намерений. Затем мы поднялись наверх, где ушли каждый в свою комнату, и больше мне никогда уже не пришлось целовать тетю Джейн.

В небе сияла луна, вернее, три четверти ее диска. Подобными ясными вечерами мне полагалось добираться до постели без свечи, да она мне той ночью и не потребовалась. В ожидании, пока тетя заснет, я вообще предпочел остаться одетым, чтобы затем как можно скорее нестись на церковный двор, даже если рискую там встретиться с привидением. Не дожидаться же до утра, когда кто-нибудь может, проходя случайно мимо саркофага, обнаружить провал, заинтересоваться и прежде меня набрести на сокровище.

Так вот я и лежал на кровати, далекий от мыслей о сне и наблюдая за тенью от столбика балдахина на побеленной стене, которая мало-помалу смещалась в сторону, повинуясь свету плывущей по небу луны. Когда тень дошла до картинки с изображением Доброго Пастыря над каминной полкой, из комнаты тети послышался храп. Поняв, что она заснула и путь мне открыт, я все-таки выждал еще несколько минут, пока она как следует погрузится в сон, затем в чулках проскользнул тихой сапой мимо ее двери и начал спускаться вниз по ступеням. Ох, как же громко, оказывается, скрипели они и лестничная площадка в ночи! И как оглушительно стукались мои ноги и тело о предметы, которые я, хоть и вполне отчетливо видел, но от слишком большого стремления не налететь, наоборот, на них налетал. Все, однако, окончилось для меня победой. Сверху по-прежнему слышался мерный храп. Тетю поднятый мною шум не разбудил, а если бы так получилось, что разбудил, жизнь моя потекла бы по совершенно иному руслу.

Итак, я беспрепятственно достиг кухни, где положил в карман одну из самых ярко горящих свечей и огниво, а затем, крадясь вон из нее и из дома, отметил, насколько громко тикают старые часы. Я задрал голову вверх и глянул на их циферблат, освещенный луной. Стрелки показывали половину одиннадцатого.

На улице я старался держаться в тени деревьев, хотя нигде не было ни души и тишина стояла, словно в могиле. При лунном свете вообще особенно тихо. По-моему, это сама природа застывает от изумления собственной красотой. Мунфлит крепко спал, ни в одном окне не увидел я света, пока не достиг таверны «Почему бы и нет», где за красными занавесками первого этажа тускло мерцало. Получалось, что Элзевир еще не ложился. Я счел это очень странным, учитывая, в сколь ранний час последние много дней закрывалось его заведение. Мне захотелось увидеть, что происходит внутри. Я пересек улицу и осторожно приблизился к окнам, но ничего не смог разглядеть, до того они запотели. Еще удивительнее. Ведь они становились такими, только когда в таверне скапливалось много народа. Я прислушался, действительно уловил звук нескольких мужских голосов, и, судя по тихому бубнежу говоривших, люди эти не веселились, а обсуждали что-то серьезное.