Она ответила на удивление спокойным, тихим голосом:
— К чему спрашивать? Вы же знаете, что я хочу остаться.
Боже милостивый, откуда мне было знать это? Она достаточно ясно намекнула на противоположное.
— Значит, вы останетесь… ненадолго, — сказал я, — чтобы обустроить сад? Решено? И вы не возьмете назад своего слова?
— Я останусь, — сказала она. — Ненадолго.
Я с трудом сдержал улыбку. Ее глаза были очень серьезны, и я почувствовал, что, если улыбнусь, она изменит решение. В душе я ликовал.
— Прекрасно, — сказал я, — а теперь я пожелаю вам спокойной ночи и покину вас. А как с вашим письмом крестному? Вы не хотите, чтобы я положил его в почтовую сумку?
— Его взял Сиком, — ответила она.
— Вы уснете спокойно и больше не будете на меня сердиться?
— Я не сердилась, Филипп.
— Нет, сердились. Я думал, вы меня ударите.
Она подняла на меня глаза:
— Иногда вы бываете таким глупым, что однажды я, пожалуй, вас ударю. Подойдите ко мне.
Я приблизился к кровати, и мои колени коснулись одеяла.
— Наклонитесь, — попросила она.
Она взяла мое лицо в руки и поцеловала меня.
— А теперь отправляйтесь спать, как хороший мальчик, и спите спокойно.
Она слегка оттолкнула меня и задернула полог.
С подсвечником в руке я, спотыкаясь, вышел из голубой спальни. Голова у меня кружилась, точно я выпил коньяку, и мне казалось, что преимущество, которое, как я думал, у меня было перед кузиной Рейчел, когда я стоял над ней, а она лежала в кровати, теперь целиком утрачено мною. Последнее слово и даже последний жест остались за ней. Внешность маленькой девочки и стихарь мальчика из церковного хора ввели меня в заблуждение. Она не переставала быть женщиной. Но, несмотря ни на что, я был счастлив. Досадная размолвка уладилась, и она пообещала не уезжать. Слез больше не было.
Вместо того чтобы сразу отправиться спать, я спустился в библиотеку написать несколько слов крестному и уверить его, что все прошло гладко. Ему было незачем знать, какой беспокойный вечер мы провели. Я набросал письмо и пошел в холл, чтобы положить его в почтовую сумку.