— Понятно. Ну что же, для меня это не слишком рано. Я сегодня почти не ела и слишком боялась, чтобы и от этого получать удовольствие. Поэтому спасибо. В «Аполлоне», вы сказали? Вы сами там не остановились?
— Нет. Когда я приехал, отель был переполнен, и мне позволили переночевать в студии на горе. Вы, наверное, ее еще не видели. Это большое уродливое здание в ста футах над деревней.
— Студия? В смысле художественная студия?
— Да. Не знаю для чего она предназначалась изначально, но сейчас там останавливаются только художники и студенты, у которых нет денег на гостиницу. Я там не совсем законно, но очень хотел быть в Дельфах и несколько дней ничего не мог найти. Когда я там устроился, оказалось, что студия мне очень подходит. Сейчас там, кроме меня, есть только один житель: молодой англичанин, художник… Очень хороший, хотя и не разрешает так говорить.
— Но вы же все-таки имеете отношение к искусству. Как преподаватель классики…
Он искоса посмотрел на меня:
— Я здесь не для того, чтобы изучать классику.
— О!
Крайне беспомощное замечание, я надеялась, что оно не прозвучало, как вопрос, но оно повисло между нами, явно требуя ответа.
Саймон сказал неожиданно в темноту:
— Мой брат Михаэль был здесь во время войны.
Крисса теперь оказалась внизу. Вдалеке слева, как бусины под тонкой луной, горели огни Итеа.
Он продолжал так же совершенно невыразительным голосом:
— Какое-то время он служил в Пелопоннесе офицером связи — связывал наших и греческое сопротивление. В сорок четвертом году он жил в Арахове у пастуха Стефаноса. Я сегодня его и искал, но он уехал в Левадию и ожидался только вечером — так, по крайней мере, мне сказала женщина его дома.
— Женщина его дома?
Он засмеялся:
— Его жена. В Греции все должны относиться к чему-то, мужчину вспоминают, объединив с местом его пребывания, а женщину — с мужчиной, которому она принадлежит.
— Верю. Это, очевидно, придает смысл ее несчастной жизни.
— Ну конечно… В любом случае я сегодня вечером опять еду в Арахову.
— Значит, это паломничество, как у всех — паломничество в Дельфы?