Досталось и нашему водителю-рабочему-охраннику и просто мастеру на все руки Стасу. Хваленый «Ровер» заглох на первой сотне километров от Белграда и отнял у нас целый день на ремонт. Один я как будто находился в некоем вакууме, изолированный от всех этих невзгод, может быть, приберегаемый судьбой для какой-то особой неприятности. Я пропущу описание того, как мы добрались до Котора, резюмировав одно: общее настроение было подавленным как никогда.

Мы легко нашли Драгомира Хозеча. Все знали и уважали местного учителя, и первый встречный житель указал его дом. Учитель Драгомир был, как и мы, заядлым исследователем непознанного, но основной его страстью была астрономия. Его домик на краю городка стоял почти на самом берегу залива, от воды его отделял каменистый пляж шириной метров шестьдесят-семьдесят. Шум от набегающих волн, соленый воздух Адриатики, аромат растений, обвивавших добротно построенный из крупного серого камня дом Хозеча, — все вместе создавало просто сказочную обстановку. Не верилось, что где-то рядом идет война, целенаправленное изуверское действо по истреблению людей и созданных их трудом ценностей.

Драгомир встретил нас со всей теплотой и радушием как родных. Разместил в доме, помог разгрузиться и взялся хлопотать на кухне с ужином.

Мы с Анной пошли прогуляться к морю, шум которого доносился до нас. Море открылось взору за небольшим каменистым пляжем. Волны ударяли по прибрежным камешкам, рассыпались мелкими брызгами, пропитывая воздух солеными ароматами. Где-то северней, за грядой гор, послышался звук самолетов, диссонансом прозвучавший этому теплому весеннему вечеру.

Мы стояли у самой кромки воды, солнце прощалось с нами, уходя за горизонт. Оно манило за собой, разостлав по водной глади розовую дорожку.

Анна, не отрывая взгляда от моря, взяла меня за руку.

Темные овалы под глазами и осунувшееся лицо жены вызывало беспокойство, я постоянно грыз себя, что не смог уговорить ее остаться, конечно, уговорить и настоять, приказать и что еще… Все это было не возможно. Анна не за что бы ни осталась. Мне было больно смотреть на нее, болезнь хоть и отступила, но следы остались.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Нормально, только голова еще тяжелая, ответила она, улыбнувшись.

Ее густые русые волосы были аккуратно собраны в пучок, под большими лучистыми и всегда такими озорными глазами лежали тени — след, оставленный отступающей болезнью.

— Как странно здесь: так спокойно и тревожно одновременно… Ты чем-то опечален. — Она посмотрела мне в глаза.

— Да, нам надо многое успеть. — Какое-то необъяснимое чувство тревоги овладело мной, я привлек ее к себе, обнял. Запах ее волос почему-то не успокоил, как всегда, а наоборот, усилил безотчетную грусть. — У меня тоже непонятное смутное чувство на душе.

Мы встретились взглядами.

— Не волнуйся, я уже в форме, завтра буду здорова.

— Послушай, Анна, ты, помнится, рассказывала, что твои предки из сербов…

— Да, прадед по матери.

Она стала серьезной, карие глаза отражали набегающие волны. Мне вспомнилась женщина на вокзале в Белграде, дожидавшаяся кого-то вчера около своих пожиток. Ее растрепанные волосы, притихшие, дети рядом вызвали во мне тогда боль и стыд, хотя, казалось бы, какое мы имеем отношение к творящемуся варварству? Наблюдая сейчас за Анной, я опять услышал в себе жалость и сострадание к этим людям, таким близким нам, хотя я никогда не был в Югославии, да и мало интересовался этой страной до злополучного 25 марта.

Наверное, так и должно быть, что близкие национально, исторически люди чувствуют родство в момент испытаний.

— Николо, Анни идемте в дом, к столу кушать! — Хозеч, с акцентом, и на свой манер, звал нас, выйдя на порог своего небольшого домика.

Уходить не хотелось, но все, наверное, здорово проголодались и ждали нас. Мы медленно побрели по пляжу к дому.