— Как ночь — тоска берет, — пробормотал Хохол, зевая. — И осталось всего-ничего, а душа рвется. Да ты ешь, не стесняйся. Таких конфет и на воле не найдешь. Я иногда думаю, мне это все снится. Не может быть, что это я дежурю в столовой, чтобы голодным и нищим лишний кусок не перепал. Скажи мне честно, ты слыхал, что меня хотят зарезать?

— Я тебя резать не буду. Ты мне скажи, это правда, что ты жену убил?

— Случайно. По пьянке ножом ударил. Из ревности.

— А дети у тебя были?

— Один пацан. Восемь ему было. Сейчас уже восемнадцать. Десять лет я в зоне. Поди, и не узнает меня.

Хохол отставил стакан, задумался. Обвел взглядом комнату, в которой прожил столько лет.

«Может и к лучшему, если не узнает, — подумал Виктор, памятуя о словах Шакуры. Он не удержался, вынул из красной коробки шоколадную конфету в красном фантике, развернул ее. — Черт его знает, говорить или нет Хохлу о предостережении. С одной стороны, сидеть за одним столом с человеком, над которым висит топор, и не предупредить… С другой, — если он раз продаст чужой секрет, потом второй, то каким именем он должен называться? Нет, в зоне свои законы, и рот лишний раз открывать нельзя», — окончательно решил Виктор.

— Словно кто-то проклял меня, — жаловался тем временем Хохол, которому ни крепко заваренный «купеческий» чай, ни конфеты не шли в горло. — Ты в Бога не веруешь? Если он есть, зачем нас на муки обрек?

— К Богу через страдания, — задумчиво протянул Виктор. — Ты с Трифоном поговори — он бывший богослов. За что и сел.

— У Трифона в мозгах все перепутано, — не глядя на Виктора, буркнул Хохол и поднялся. — Его хотят в психушку отправить, так что предупреди, чтобы много не болтал. Да, кстати, к тебе тут одна юбка повадилась. Ты с ней поаккуратнее. Девица эта может на тебя большие неприятности навлечь. Может, выйдем во двор? Душно.

По длинному коридору, увешанному газетами, плакатами, списками и лозунгами, молниями и стендами, так что живого места не найдешь. Хохол с Виктором прошли к выходу. На табуретке у телефона спал дежурный с повязкой на руке. Через узкий тамбур они вышли на обнесенный высокой проволочной сеткой двор. Светила луна, тускло озаряя вышку, ряды колючей проволоки, забор. Виктор и Хохол присели на скамейку, окруженную торчащими свежесрубленными пнями. С каждым днем все меньше и меньше зелени оставалось на территории зоны. Далеко за локальной зоной, «локалкой», от штаба засветил фонарь, свет приблизился, заплясал на лицах Виктора и Хохла и исчез.

— Опер с подручными шляется, — буркнул Хохол. — Криминал ищет. Даже по ночам, ему, суке, не спится. Странно, как нас не зацепил. За нарушение режима.

— Плевать, усмехнулся Виктор. — Устал я всего бояться. И на комиссию больше кланяться не пойду. Лучше здесь загнусь, чем ментам буду жопу лизать.

Весь следующий день Виктору не работалось. Чуял он, что должна прийти Ольга, но минуты складывались в пустые бессмысленные часы какого-то нечеловеческого времени, а учетчица так и не появлялась. Два раза он спускался в цех, подходил к узкому коридорчику, где располагался кабинет Хацкова. Когда он подошел в третий раз, дверь кабинета внезапно открылась и оттуда вышел художник, беспокойно озираясь по сторонам. Увидев Виктора, он остановился, блудливо отвел глаза, а потом набрался храбрости и сказал:

— Ты, это, зайди к мастеру, он тебя звал. По-моему, ты уже не бригадир.

Когда Виктор вышел от Хацкова, на его рукаве уже не было бригадирской повязки, той самой, которая помогает выжить в зоне, давая весьма ощутимые преимущества ее обладателю. И уже не он, а Вова, заслуживший бригадирство своими доносами, строил бригаду на обед и равнял пятерки зэков. На обед Виктор не пошел. Сел бесцельно у зарешеченного окна, открыл книгу, припасенную с вечера, но ему не читалось. Пустой цех навевал тоску, он закрыл глаза, думая вздремнуть четверть часа, а когда открыл их, перед ним стояла Ольга.

Она села на стул рядом с ним, помолчала, а потом раскрыла сумочку и вытащила из нее кипу накладных.

— Я раскопала всю эту грязь, — сказала она подавленно. — Делайте с ней все, что хотите. — И сверток бумаг лег в боковой карман робы Виктора.

Виктор молчал, ошеломленный, и тогда Ольга протянула ему руку, словно прося прощения за неверие.

— Бог с ними со всеми, — сказал Виктор, не в силах преодолеть желание сжать эту хрупкую ладонь в своих сильных лапах, — я вам сейчас погадаю.