Папа с ними больше не жил. По какой-то причине однажды, когда она вернулась домой из пионерского лагеря, мама привезла ее в эту маленькую комнату в малосемейном общежитии. Малосемейка, как его презрительно называли. После этого она крайне редко видела своего папу. Лизина жизнь изменилась за одно лето. Не стало больше моментов, когда она ползала у папы на коленях, когда счастливая мама накрывала семейный ужин, когда родители играли по вечерам в карты, смеялись с друзьями, и она, Лиза, смотрела «Спокойной ночи, малыши» в той, другой, папиной квартире.
Такие общаги были обычным явлением в советском обществе в 1980-х. Тогда в стране никто не имел частной собственности. Если вы работали, ваш работодатель, обычно какое-то государственное учреждение, выдавал вам комнату или квартиру. В зависимости от вашей должности, важности, срока ожидания, выслуги лет, размера вашей семьи. И, естественно, в зависимости от ваших связей и знакомств, того, что называлось в СССР «блат» или «мохнатая рука».
Лиза и ее мать теперь жили в отвратительном, вонючем 12-этажном здании на дальнем краю города Минска. На облупленных стенах потрескавшаяся темно-синяя масляная краска. Грязные полы, дурно пахнущий мусоропровод и «домашние питомцы» – клопы и тараканы, вылезающие из своих нор и щелей, стоило только выключить свет.
Лиза затаила дыхание и опустила взгляд в свою тарелку. Бледное картофельное пюре, вареная морковь и стакан молока. Комната была маленькая, 14 квадратов, куда поместились только четыре предмета мебели: мамин диван, обеденный стол, Лизино кресло-кровать и раскладная парта.
Лиза была сбита с толку. Стены, казалось, сдвигаются к центру комнаты, делая пространство еще уже и теснее, делая ее саму все меньше и меньше. Знаете ли вы это чувство – быть маленьким и беспомощным? Как будто ты никто и ничто. Кроме того, тебе страшно. Ты боишься услышать правду о себе или быть наказанным. Правда всегда одинаковая. Лиза знает, что она дура, дрянь, грязнуля, неряха и ничтожество – потому что мама так всегда повторяет. Когда тебе семь лет, твоя единственная истина – это то, что говорят тебе родители.
Комната становится все меньше и меньше, а Лизины плечи все тяжелее и тяжелее.
Испуганная Лиза сидит над остывшим пюре, судорожно пытаясь сообразить, что ей делать. Прошло уже десять минут, и она знала, что нужно срочно решиться на что-то. Срочно решиться, пока не поздно. Каждая секунда на счету. Если она извинится слишком поздно или слишком рано, результаты могут быть разрушительными.
Путаница… Неразбериха…
Лиза знает, что ее мать, вероятно, пошла к своей подруге Ольге в соседнюю комнату. Она продолжает сидеть, скованная страхом, не в силах двинуться, встать, принять решение. Она как будто ждет знака.
Лиза все еще в синяках со вчерашнего вечера, перед ее глазами всплывает картина: мать нашла жирное пятно на тарелке после того, как дочка помыла посуду. Она хватает ее за руку и швыряет на пол. «С тобой невозможно жить! – кричит она. От свежих воспоминаний девочку опять начинает пробирать пот. – Ты не ценишь ничего, что я для тебя делаю. Только сидишь на своей заднице, пока я пашу как лошадь весь день. Хоть бы оценки нормальные приносила и читать научилась! Вон как Олин сын читает! Если бы ты только знала, каких трудов мне стоило отдать тебя в эту школу! – орала мать. – Самое меньшее, что ты можешь сделать, это помыть посуду, но ты даже на это неспособна! Ты меня вообще не любишь!»
Как только Лиза попыталась открыть рот и сказать, что она старалась, мыла очень горячей водой, а вчера на контрольной по скорости чтения прочитала на два слова больше, чем в прошлой четверти, мама бросила тарелку и выскочила из комнаты. Лиза, глотая слезы, побежала к раковине и начала перемывать всю посуду.
Она знала, что это все ее вина. Но как ей сделать маму счастливой? Она просто дурочка, которая никогда ничего не может выполнить правильно. Мама повторяет ей это каждый день. Вета, ее подруга, всегда помогает Лизе: «Не переживай, пошли вместе все исправим», – обычно говорит она.
Тишину разорвал крик попугая. Зеленый Кеша важно прокричал что-то своим звонким голосом. Вот он, знак, устами попугая. Лиза как будто очнулась. И решилась. Она встала. «Я должна идти», – стучало в ее в голове. Как заключенный, у которого нет выбора, постаралась расправить плечи.
Лиза знала, что сейчас будет, потому что это повторялось каждый раз. Мать накричит на нее при тете Оле, унизит, а она будет стоять, опустив голову, и молчать, как бесполезная вещь, надеясь услышать хоть одно доброе слово. Но, по крайней мере, скорее всего, это будет быстро, лишь пять минут позора и унижения. Пока мама с подругой как ни в чем не бывало не сменят тему.
Железный облупленный будильник с двумя трещинами на стекле невыносимо громко, с металлическим звенящим лязгом, пронзительным в тишине молчаливой комнаты, отсчитывает секунду за секундой. Тиканье разбивает эту тишину на острые осколки, каждый из которых впивается в ее маленькое сердце, сжавшееся в комок от невыносимой тревоги и ужаса перед предстоящей – столь привычной и необратимой – пыткой.
«Мне так надоело возиться с этим ребенком. Она ничего не может сделать нормально! Я больше не могу, – выла мать. – Я не могу дождаться лета, когда она поедет к своему придурку отцу, – жаловалась она. – Пусть он разбирается с ней, хотя, что он вообще может, этот идиот! В этот раз, ради бога, пусть подавится! Посмотрим!» – мать привычно закатила глаза. Не решаясь войти, Лиза колебалась, застыв под дверью, слыша каждое слово. Двери в общаге были настолько тонкими, из обычного ДСП, что по всему коридору были слышны крики мамы.
Лиза хочет, чтобы все замялось, просто быстрее закончилось. Ее сердце мягкое и нежное, полное любви и желания быть хорошей, угодить. Услышав, как мать говорит о ней так жестоко, она открыла дверь. «Мама!» – вскрикнула она, дрожа, в попытке себя защитить.
«Убирайся отсюда! Желаю тебе когда-нибудь иметь такую же дочь, чтобы она сделала твою жизнь такой же „счастливой“, как ты мою! Убирайся!» – мать вскочила и хлопнула дверью у лица Лизы так сильно, что стены затряслись.