– Морис, ты с ума сошел, только не сейчас!

– Именно сейчас. Немедленно. Иди ко мне.

До этого лишь однажды мне случалось испытать подобное необоримое, всеохватывающее желание обладать женщиной, когда твое сознание плывет и впадает помимо воли в полудрему, а в теле само по себе начинает нарастать возбуждение, опережая привычный ход событий. Первый раз такое случилось в доме моей любовницы: я наблюдал, как она режет хлеб на кухне, в то время как ее муж накрывал на стол в комнате в конце коридора, так что моему сознанию и телу нужно было без малейшего промедления возвращаться в нормальное состояние. Я не мог допустить, чтобы сегодня все повторилось в точности, как в тот раз.

Джойс была совершенно голой, я еще местами одет, и, откинув край стеганого одеяла, я повалил ее на кровать. К тому моменту она уже отвечала на мои ласки томными, замедленными движениями; дышала глубоко, но в чуть учащенном ритме, с силой прижимая меня к себе, обнимая руками и ногами. Я полуосознанно чувствовал необходимость спешного конца, который, как мне казалось, можно до бесконечности оттягивать. Это было, конечно же, неосуществимо, и по какому-то едва уловимому сигналу – шуму далекой машины на дороге, или воспоминанию, или очередному движению, сделанному кем-то из нас двоих, – я довел ее и себя до крайней точки – раз, а потом еще и еще. После чего события последнего часа предстали передо мной с такой четкостью, будто до сих пор я только слышал о них в невнятном изложении с чужих слов. Мне показалось, что сердце остановилось в груди, а затем зашлось в неровном, отчаянном биении.

– Что с тобой? – спросила Джойс.

– Ничего, все в порядке.

Некоторое время я стоял не двигаясь, потом разделся полностью, накинул пижаму и отправился в ванную. Заглянув в гостиную, я увидел там вечернюю газету, аккуратно сложенную, на низком столике в том углу, где сидел отец, а в столовой все так же стояло кресло, в котором он умер. Обыденность этой картины на какое-то время успокоила меня. Вернувшись в спальню, я заметил, что Джойс, обычно общительная после любви, лежит, натянув простыню с одеялом на лицо. Это подтверждало мою догадку, что ей стыдно – не потому, что она занималась любовью в день смерти моего отца, а потому, что это доставило ей удовольствие. Однако, когда я залез в постель, она заговорила со мной голосом, в котором не было и намека на сонливость:

– Наверное, в этом нет никакого разврата, что мы с тобой вот так, поддавшись инстинкту… Природа заботится, чтобы жизнь продолжалась? Хотя и странно, у меня было такое ощущение, что инстинкт здесь ни при чем. Больше похоже на то, о чем пишут в книжках. Сама эта идея, я хочу сказать…

Я как-то не задумывался о подобном объяснении и теперь почувствовал легкое раздражение от ее проницательности или от того, что могло показаться проницательностью стороннему глазу. Все же утешала мысль, что мне приходится обсуждать этот вопрос с Джойс, а не с Дианой, которая пришла бы в восторг от такой возможности пофилософствовать и поковыряться у меня в душе.

– Я же не разыграл все это, – сказал я. – В таких ситуациях мужчина просто не способен притворяться.

– Милый, я знаю. Я другое хотела сказать. Просто, если взглянуть со стороны… – Она нащупала мою руку под одеялом. – Как думаешь, тебе удастся заснуть?

– Надеюсь, удастся. Только объясни мне одну вещь. В двух словах.

– Что именно?

– А то никак из головы не выходит. Расскажи по порядку, что произошло, когда я вышел. Если не узнаю все в точности, этот вопрос так и будет мучить меня все время.

– Ну, он заговорил о чем-то – в том смысле, что никто не имеет права беспокоить человека в его собственном доме, и вдруг замолчал, встал, но не так, как он обычно поднимается со стула, а резко, и стоит, и смотрит…

– Куда смотрит, на что?

– Не знаю. Смотрит в пустоту. В сторону двери. Затем он что-то воскликнул громко. Джек спросил, в чем дело, похоже, отцу стало плохо, и он упал на стол, а Джек подхватил его.

– Что именно он воскликнул?

– Я не поняла. Какие-то звуки. Затем Джек и я, мы вместе понесли его, и тут вернулся ты. Похоже, он не почувствовал никакой боли. Выглядело так, будто он сильно удивился.

– Может, испугался?