писал Лермонтов в своей исповеди 11 июня 1831 года. Теперь созрел замысел огромного труда. Из трех романов к двум намечены планы. Отпуск затягивался, друзья упорно хлопотали об его отставке, и крепла надежда на освобождение. И вдруг приказ: выехать немедленно…
На станции пассажиров окружила толпа нищих. Это были голодающие крестьяне. После «гибельной засухи» и «истребления огнем» летом 1839 года «провидению угодно было в 1840 году посетить часть России бедствием неурожая», - писал Бенкендорф в своем нравственно-политическом отчете за 1840 год. Голод гнал людей в города. Особенно много голодающих было в гостеприимной Москве и ее окрестностях. На больших дорогах и на станциях истощенные голодом люди окружали проезжающих и просили хлеба.
Только год назад вся центральная часть России была охвачена стихийными восстаниями крестьян. И вот теперь Лермонтов видел коленопреклоненный народ.
К протесту против новой ссылки, к негодованию против царя, шефа жандармов, Третьего отделения присоединилось и раздражение на послушный, покорный народ.
писал Лермонтов на листке бумаги, примостившись в карете, свой дорожный экспромт.
Ко дню приезда Лермонтова московское общество уже успело прочитать его новое стихотворение «Родина». Четвертая книга «Отечественных записок», где оно было напечатано, вышла 29 марта 1840 года и с 12 апреля раздавалась подписчикам в Московской конторе редакции на Кузнецком. Лермонтов, «умевший рано постичь недостатки современного общества, - писал позднее Добролюбов, - умел понять и то, что спасение от этого ложного пути находится только в народе. Доказательством служит его удивительное стихотворение «Родина», в котором он становится решительно выше всех предрассудков патриотизма и понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно».
писал Лермонтов. В свою недолгую, но такую скитальческую жизнь часто приходилось ему ездить по ночам и так запомнилось мерцание огней в окнах «печальных деревень…». Свое стихотворение, полное задумчивого лиризма, Лермонтов заканчивает картиной удалой пляски. Он смотрит «с отрадой многим незнакомой» на все то, что говорит о труде, жизни, искусстве народа, - «на полное гумно», «избу, покрытую соломой», «с резными ставнями окно». Но особенно привлекает его, наводя на размышление, картина буйного народного веселья.
Новый, свежий, только что разрезанный том «Отечественных записок», где была напечатана «Родина», можно было найти на столе в любом литературном салоне Москвы. Каждый вновь вышедший номер этого журнала рвали друг у друга из рук студенты в кофейнях, с нетерпением хватали с прилавка посетители книжных лавок. В этом самом номере было извещение о подготовке к печати второго издания «Героя нашего времени»: «Герой нашего времени», соч. М. Ю. Лермонтова, принятый с таким энтузиазмом публикой, теперь уже не существует в книжных лавках. Первое издание его все раскуплено, приготовляется второе издание, которое скоро должно показаться в свет; первая часть уже отпечатана». Шла речь и об авторе. «Кстати о самом Лермонтове. Он теперь в Петербурге», - читали москвичи в то время, когда поэт уже снова ехал в ссылку. И затем сообщалось, что «тревоги военной жизни не позволяли ему спокойно и вполне предаваться искусству, которое назвало его одним из главнейших жрецов своих, но замышленно им много и все замышленное превосходно. Русской литературе готовятся от него драгоценные подарки».