Глава 1

Ночь была молода, и он тоже. Но ночь дышала сладостью, а его переполняла горечь.

Своим мрачным видом он уже издалека привлекал внимание: лицо пылало от еле сдерживаемого гнева, который может долгими часами тлеть внутри, не находя исхода. Кроме того, ему было досадно, что его настроение так не соответствует всему окружающему. Он чувствовал себя словно музыкант, взявший фальшивую ноту в слаженном оркестре.

Стоял майский вечер. Это был час свиданий, тот час, когда мужская половина жителей города, которым еще не исполнилось тридцати, старательно зачесав волосы и пополнив бумажники, небрежно прогуливается в заранее условленном месте. А другая половина жителей города — тоже до тридцати — пудрит нос, надевает что-нибудь особенное и весело спешит к условленному месту. И повсюду, куда ни глянь, встречаются эти две половины. На каждом перекрестке, в каждом ресторане и в каждом баре, около аптек, и в холлах отелей, и под часами ювелирных магазинов, и в самых невероятных местах — словно опасаясь, как бы кто-нибудь другой не опередил их. И повсюду звучат одни и те же слова, старые как мир и никогда не устаревающие.

— А вот и я! Давно ждешь?

— Как ты замечательно выглядишь. Куда пойдем?

Вот такой выдался вечер. Небо на западе было ярко-красным, словно оно тоже нарядилось и нарумянилось перед свиданием и надело к вечернему платью бриллиантовые серьги-звезды. Неоновые огни мерцали в витринах и, поддавшись общему настроению, словно заигрывали с прохожими. Весело перекликались гудки автомобилей: все в этот час куда-то спешили. Даже воздух слегка опьянял и покалывал язык, как шампанское, и, стоило потерять бдительность, ударял в голову, а то и задевал сердце.

А он шел тут и портил всю картину своим несчастным видом.

Люди, мимо которых проходил Хендерсон, глядели ему вслед, недоумевая, что же могло привести его в столь мрачное расположение духа. Явно не здоровье: если человек шагает такой упругой походкой, значит, он в превосходной форме. И не стесненные обстоятельства: в его костюме была та дорогостоящая небрежность, которую ни с чем нельзя спутать. И не возраст: если ему уже и исполнилось тридцать, то никак не раньше, чем несколько месяцев назад. И он выглядел бы не в пример лучше, если бы позволил себе расслабиться и перестал хмуриться.

Он шел, глядя себе под ноги, и рот его походил на перевернутую подкову, приклеенную под носом. Пальто он перекинул через руку, и оно раскачивалось в такт шагам. Шляпа была слишком сдвинута на затылок, и, судя по вмятине на ней, молодой человек нахлобучил ее не глядя и не удосужился поправить. А ботинки не высекали искр из асфальта, вероятно, по той единственной причине, что были на каучуковой подошве.

Хендерсон не собирался входить туда, куда в конце концов вошел. Это было ясно по тому, как резко он затормозил перед дверью. Именно затормозил, по-другому не скажешь, казалось, его нога зажата тормозом, который не дает ему двинуться с места. Возможно, он и не заметил бы этого заведения, если бы мерцающая неоновая вывеска не вспыхнула как раз в тот момент, когда он проходил мимо. «Ансельмо» — загорелись буквы, и тротуар под ними окрасился в красно-оранжевый цвет, словно кто-то разлил бутылку кетчупа.

Он повернулся, очевидно повинуясь внезапному порыву, и решительно вошел. Несколько ступенек вниз — и Хендерсон очутился в длинной, с низким потолком комнате — небольшом и в этот час немноголюдном заведении. Глаза отдыхали в приглушенном янтарном свете, идущем откуда-то снизу. Вдоль обеих стен стояли в ряд уютные кабинки со столиками, отделенные друг от друга перегородками. Он оставил их без внимания и направился прямо к полукруглой стойке бара, протянувшейся от задней стены к входу. Хендерсон даже не взглянул, кто находится за стойкой и есть ли там кто-нибудь вообще. Он просто свалил пальто на один табурет, бросил сверху шляпу, а сам уселся на соседний. Судя по его поведению, он явно собирался провести здесь вечер.

Замызганная белая куртка появилась прямо перед ним, и он услышал голос:

— Добрый вечер, сэр.