ГЛАВА ПЕРВАЯ

Где-то в направлении самого дальнего края сектора Корну Офайачуса ослепительно белым светом сияла звезда Роберта Палмера. Ее корона вспыхивала голубыми, красными и зелеными лентами. Словно дети при виде майского дерева, вокруг нее плясали огни еще дюжины планет. Но человеческая жизнь могла существовать только на Камбервелле, расположенном в весьма отдаленном районе, первыми исследователями которого были пираты, изгнанники и фринжеры. [1] Затем за ними последовали разношерстные поселенцы, и, в конце концов, Камбервелл стал обитаемым на многие-многие тысячи лет.

Это был мир с весьма разнообразным ландшафтом. Океаны связывали четыре континента, что и определяло его топографию. Флора и фауна, как обычно и бывает в новых пространствах, развились весьма уникальными, формы жизни не походили ни на что известное. Фауна вообще достигла такого чудовищного разнообразия удивительных и совершенно несовместимых друг с другом существ, что два континента пришлось превратить в настоящие резервации, в которых эти твари, большие и маленькие, двуногие и многоногие, могли прыгать, лазать, бегать, рычать, мародерствовать и рвать друг друга на части, кто кого и сколько пожелает. На остальных же двух материках фауну просто-напросто подавили.

Человеческое население Камбервелла пошло от десятка рас, которые, несмотря на годы, прожитые в одном жизненном пространстве, продолжали упорно держаться за свои обособленные союзы. Годы такой дифференциации, в конечном счете, выработали весьма красочные человеческие сообщества, и именно это привело к тому, что Камбервелл стал излюбленным местом всевозможных антропологов и ксенологов. [2]

Главный город, Танциг, был построен по плану, предполагавшему радиальный принцип решения — центральную площадь окружали концентрические круги зданий. В самом центре центральной площади города красовались, глядя друг на друга, три бронзовые статуи высотою в сотню футов; их руки застыли в странных жестах, смысл которых уже давным-давно затерялся в прошлом. [3]

Хайлир и Алтея Фэйт, ассоциированные профессора Института Тайнета в мире Галингейл, трудились вместе со своими коллегами в области эстетической философии. Специализация Хайлира — теория совпадающих символов, а Алтея изучала музыку варварских или полуварварских народов, основанной, как правило, на уникальных инструментах, в которых использовались весьма нетипичные приемы для извлечения диковинной гармонии. Эта музыка, бывавшая порой примитивной, а порой сложной, обычно оставалась непонятной слуху других культур, но все же редко оставляла их равнодушными. И старая ферма, где жили Фэйты, зачастую оглашалась странными звуками, их с трудом можно было назвать музыкой, хотя они и вызывали определенные эмоции и настроения.

Ни Хайлир, ни Алтея не причисляли себя к молодым людям, но в то же время их нельзя было отнести и к среднему возрасту. Оба отличались изрядной консервативностью в своих естественных привязанностях, оба придерживались идеалов пацифизма, а также сходились в совершенном равнодушии к своему социальному положению. Хайлир был гибок, жилист. Кожа его отдавала болезненным зеленоватым оттенком, а седые волосы уже начинали редеть на высоком лбу. Манеры отличались редкой безукоризненностью. Длинный нос, густые брови и узкий западающий рот придавали его лицу слегка брезгливое выражение, словно он постоянно обонял какой-то неприятный запах. Но на самом деле Хайлир был мягок, вежлив и абсолютно неподвержен никакой вульгарности.

Алтея была такой же гибкой и узкой, хотя и несколько более оживленной и веселой. Сама не признаваясь себе, она выглядела почти хорошенькой благодаря ярким ореховым глазам, милому выражению лица и головке в каштановых кудрях, уложенных без всякого порядка или намека на моду. Темперамент ее отличался жизнерадостностью и оптимизмом, что помогало никогда и никак не реагировать на проявлявшуюся порой раздражительность Хайлира. Ни один из них не ввязывался в борьбу за социальный престиж, которым жили вокруг; они не входили ни в какие клубы и никоим образом не завидовали людям, принадлежащим к вышестоящим классам. Их профессиональные интересы представляли собой настолько узкие области, что ученые могли позволить себе исследовательские экспедиции в смежные миры без чьей-либо материальной поддержки.

Одна такая экспедиция и привела их в полуцивилизованный мир Камбервелл, расположенный неподалеку от Звезды Роберта Палмера. Прибыв на полуразрушенный космодром Танцига, ученые наняли флиттер и тут же отправились в городок Шронк, что находился поблизости от Вайчинг-Хиллз, на краю Дикоягодной степи. Там они собирались записывать музыку и заниматься изучением образа жизни цыган Вонго, одного из восемнадцати племен, обитавших в степи.

Цыгане оказались народом удивительным. Мужчины отличались высоким ростом, силой, удлиненными конечностями, поразительной активностью и явно гордились своей способностью скакать через заросли колючей растительности. Но ни мужчины, ни женщины этого племени не отличались привлекательностью. Головы — длинные и мясистые, черты лица — грубые, кожа — тусклого синевато-розового цвета, а волосы — черны и сальны. Мужчины, чтобы подчеркнуть лихорадочный блеск своих черных глаз, обводили их белыми кругами. Женщины племени, высокие, грудастые, круглощекие и крючконосые, обрезали смоляные волосы на уровне ушей. И все носили живописные одежды, на которых были нашиты зубы их погибших врагов: знак межплеменной мести. Вода здесь считалась стихией дурной и презренной; от нее старались уклониться любой ценой. Ни один цыган или цыганка на всем протяжении жизни от рождения до смерти не купались, боясь смыть магический личный знак, нанесенный на кожу какой-то липкой тиной. Знак этот являлся их символом самости.

Различные племена были настроены по отношению друг к другу весьма злобно. Это приводило к сложной форме взаимоотношений, включавшей убийства, членовредительство и принесение в жертву захваченных детей, чтобы осквернить их в глазах родителей. Таких детей рассерженные родители покидали прямо в степи, и те бродили там в одиночестве, становясь в конце концов убийцами. Именно эти отверженные дети очень любили играть на парной флейте, уже давно забытой всеми другими музыкантами. Музыкантам-убийцам, как мужчинам, так и женщинам, традиция предписывала носить ярко-желтые штаны. Забеременев и родив ребенка, отверженные женщины просто подкидывали дитя своему родному племени, где его и воспитывали, как ни в чем не бывало.

Четыре раза в год все цыганские племена собирались в специально отведенном лагере. Племя-хозяин обеспечивало сборище музыкой, всячески пытаясь вызвать зависть и ревность музыкантов других племен. Музыкантам-соперникам после того, как они достаточно наскакались под музыку хозяев, разрешалось также сыграть что-либо даже в компании с убийцами и их парными флейтами. Каждое племя исполняло свою самую сокровенную и могущественную музыку, а музыканты других племен пытались повторить ее, чтобы перехватить власть над душами того племени, откуда пошла мелодия. Но записывать музыку категорически воспрещалось. Традиция гласила, что любой, сумевший записать эту музыку, будет немедленно уничтожен. Фэйты, стремясь сделать записи незаметно, дабы обезопасить себя от таких последствий, взяли с собой крохотные вживленные устройства, которые при внешнем осмотре обнаружить было почти невозможно. Таковы крайности, которым порой подвергаются истинные музыковеды, признавались себе Фэйты, иронично кривя губы.

Для человека из другого мира присутствие на сборище цыганских племен являлось предприятием весьма рискованным. Проникнуть же на внутриплеменные собрания оказалось еще тяжелей. Любимым времяпрепровождением молодых повес было похищение и насилование девушек из другого племени. Это неизменно вызывало большую суматоху, но редко заканчивалось кровью, поскольку на такие мероприятия смотрели, как на юношеские проделки. Куда более серьезным считалось похищение вождя или шамана, купание и стирка его одежд в теплой мыльной воде для того, чтобы лишить его сакрального знака. После купания жертве обривали голову, к яйцам привязывали букет белых цветов, после чего отпускали на все четыре стороны. Он мог возвращаться назад к своему племени, голый, обритый, вымытый — лишенный самости. Смытую воду тщательно процеживали до тех пор, пока не оставалось кварты желтой, густой, дурно пахнущей жидкости, которую использовали затем в магических целях.

Приняв дар в виде отреза черного вельвета, цыгане разрешили Фэйтам посетить очередное сборище, но велели всячески избегать излишнего внимания и создания нервозности, которая, впрочем, и так буквально висела в воздухе. Супруги-ученые смотрели, как закатное солнце опускается прямо в костер, а цыгане, устроившись на склоне со множеством родников, пируют, поедая мясо, сваренное в пиве. Спустя несколько минут после заката около одной из повозок собрались музыканты и начали издавать какие-то странные визжащие звуки, явно разогревая и настраивая свои инструменты. Фэйты подошли поближе к повозке, уселись в ее тени и незаметно включили свои скрытые записывающие устройства. Цыгане стали играть однообразные грубоватые музыкальные фразы, которые постепенно перешли в жесткую пермутацию, [4] входящую в полное противоречие со звуками, издаваемыми убийцами на своих парных флейтах. Через некоторое время, сопровождаемая звуками гонгов, мелодия повторилась. Тем временем женщины принялись плясать или, точнее говоря, малограциозно топтаться в узком хороводе вокруг костра. Черные юбки мели землю, черные глаза блестели над диковинными черными полумасками, прикрывавшими рот и подбородок. На полумасках белой краской был нарисован огромный, широко осклабившийся рот. Из каждого рта свешивался длинный ярко-красный искусственный язык. Женщины вертели головами, а их огненные языки мотались из стороны в сторону и громко хлопали.