– Да, – ответил я, но потом замолчал. Мы с Менно тогда уже были знакомы, но я ему не рассказывал об этом.

– И-и? – протянул он вопросительно, наклоняясь, чтобы погладить Пакс.

Я сделал глубокий вдох.

– Когда мне было девятнадцать, я умер. Вполне официально. Остановка сердца, остановка дыхания. Полный комплект.

Рука Менно застыла над головой собаки.

– Правда?

– Ага.

– Что случилось? – спросил он, снова откидываясь на спинку кресла.

Я подтащил свой стул поближе к столу.

– Я ездил домой в Калгари на рождественские каникулы. Моя сестра была в Европе, а родители отправились в круиз, но я хотел увидеться с друзьями. Я, разумеется, помню канун Нового года. Да, весь мир отпраздновал смену тысячелетий годом раньше, 31 декабря 1999-го, но ты же меня знаешь: я всегда стоял за настоящее начало двадцать первого века, который наступил первого января 2001 года. Не 2000-го.

– Потому что нулевого года не было, – подсказал Менно.

– Именно! Так вот, я был на вечеринке в доме одного из школьных друзей, и ночью – где-то около двух часов ночи первого января 2001-го, – когда я возвращался домой, на меня напал какой-то тип с ножом. Ночь была морозная и ясная. Я помню звёзды – Орион высоко над горизонтом, Бетельгейзе, словно капля крови, Юпитер и Сатурн возле Плеяд.

– Ты и звёзды, – сказал он, улыбаясь; я состою секретарём в Виннипегском центре Канадского Королевского астрономического общества.

– Конечно, но это ведь важно, понимаешь? Я делал то, что всегда делаю. Ночь морозная, я забыл варежки, так что руки засунул глубоко в карманы куртки, шапку натянул на уши и шёл себе, глядя на небо – не перед собой, а вверх, отыскивая эклиптику, планеты вдоль неё, надеясь заметить, как по небу проскакивает метеор. Понятное дело, я смотрел, нет ли машин, перед тем как перейти улицу, но это и всё. Я не смотрел, что делается на другой стороне. О, я, вероятно, заметил, что там вроде была пара человек, но не обратил на них ни малейшего внимания. Значит, я перешёл улицу по диагонали, потому что мне было нужно в том направлении. И когда я добрался до другой стороны, этот парень резко обернулся, и у него было такое сдавленное, узкое лицо и зубы, заострённые и кривые, и глаза, глаза у него были дикие. Выпученные так, что белки были видны со всех сторон. И он толкнул меня ладонью в грудь, зарычал – это было натуральное животное рычание, и изо рта у него вырвались клубы пара – и сказал: «Какого хрена тебе надо?»

Я посмотрел на того, второго, и, господи, он был весь в крови. В жёлтом свете фонарей кровь казалась чёрной, но это точно была кровь, по всей его нейлоновой куртке. Того парня пырнули ножом; я вляпался в покупку наркотиков, которая плохо закончилась.

И я выдавил из себя: «Я просто иду на электричку».

Но без толку. Парень был психованный, или обдолбанный, или то и другое вместе, и у него был нож. Второй воспользовался ситуацией, чтобы сделать ноги: он, шатаясь, побежал на проезжую часть. Но он был тяжело ранен, и я теперь видел, что он стоял в луже собственной крови, и лужа эта начала замерзать.

Однако парень с ножом смотрел на меня, а не на него, а потом кинулся. А я – это ж я. Уличный боец из меня ровным счётом никакой. Я не знаю, как отклонить удар или что-то такое. Я почувствовал, как нож наискось входит в меня, и знал, просто знал, что он прошёл между рёбрами чуть в стороне от центральной линии грудной клетки. Мне не было больно – пока, но нож вошёл глубоко.

А потом он проткнул мне сердце; я знал, что произошло именно это. Он вытянул нож из меня, и я отступил на полшага назад, прочь от дороги, схватился за грудь, почувствовал, как льётся кровь; она – горячая, просто обжигающая по сравнению с холодным воздухом, но вытекает не толчками, не пульсирует. Она просто льётся на тротуар. Я падаю назад и смотрю в небо, но здесь слишком ярко, всё тонет в свете фонарей, и я думаю: «Чёрт возьми, я просто хотел увидеть звёзды».

А потом – ничего. Никакой ерунды с туннелем и ярким светом, кроме света уличных фонарей; ничего такого. Меня просто не стало.