Не менее мрачной представляется и растущая угроза ядерной войны. Прекрасно информированный бывший министр обороны США Уильям Перри, которого уж точно нельзя назвать злым лжепророком, считает, что «вероятность ядерной катастрофы сегодня даже выше», чем во времена «холодной войны», когда избежать ядерного конфликта удалось лишь чудом. Между тем великие державы упрямо продолжают реализацию своих программ «национальной небезопасности», если воспользоваться уместной в данной ситуации фразой аналитика Мелвина Гудмана, долгое время работавшего в ЦРУ. Помимо прочего, Перри относится к числу тех, кто призывал президента Обаму «уничтожить новую крылатую ракету», оружие с усовершенствованной системой наведения на цель, способное подтолкнуть к «ограниченному ядерному конфликту», ведущему к глобальной катастрофе. Что еще хуже, эта новая ракета выпускается в двух вариантах – с ядерной и обычной боеголовками, – поэтому враг, подвергшийся нападению, может заподозрить худшее и дать непропорциональный ответ, тем самым спровоцировав ядерную войну. Но оснований надеяться, что разумным советам внемлют, очень и очень мало – запланированная Пентагоном программа модернизации систем ядерных вооружений движется полным ходом, а государства второго ряда предпринимают собственные шаги навстречу Армагеддону[5].
1. И снова об ответственности интеллектуалов
Перед тем как размышлять об ответственности интеллектуалов, стоит прояснить, кого мы имеем в виду. Концепция «интеллектуалов» в современном смысле этого слова приобрела известность после выхода в 1898 году «Манифеста интеллектуалов», подготовленного дрейфусарами. Вдохновившись открытым письмом протеста Эмиля Золя французскому президенту, они осудили как ложное обвинение артиллерийского офицера Альфреда Дрейфуса в предательстве; критике также подверглось последующее сокрытие военными фактов по этому делу.
Позиция дрейфусаров представляет интеллектуалов поборниками справедливости, честно и смело бросающими вызов власти. Однако в те времена их вряд ли воспринимали подобным образом. Будучи в меньшинстве, дрейфусары подверглись острой критике со стороны господствующей интеллектуальной элиты и, в частности, выдающихся представителей «Французской академии, упорно осуждающих протестантов», как пишет социолог Стивен Льюке. Для Мориса Барреса – романиста, политика и лидера противников дрейфусаров – они были «анархистами с лекторской кафедры». В глазах другого академика, Фердинанда Брюнетьера, само слово «интеллектуал» означало «одну из самых смешных нелепостей нашего времени – я имею в виду претензии на возвышение писателей, ученых, преподавателей и филологов до ранга суперменов», осмеливающихся «считать наших генералов идиотами, наши общественные институты – абсурдом, а наши традиции – тлетворностью»[6].
Кого же тогда в действительности считать
Две категории интеллектуалов
Один из вариантов ответа на этот вопрос общество услышало во время Первой мировой войны, когда в поддержку своих государств выступили интеллектуалы противоборствующих сторон. Так, в подготовленном ими «Манифесте 93-х» интеллектуалы Германии, одной из самых просвещенных в мире стран, обратились к Западу с такими словами: «Верьте в нас! Поверьте, мы доведем эту войну до конца, как цивилизованная нация, для которой наследие Гёте, Бетховена и Канта так же священно, как наши собственные сердца и дома»[7]. По другую сторону барьера был проявлен не меньший энтузиазм. Со страниц
Джона Дьюи очень впечатлил великий «психологический и назидательный урок» войны, доказавший, что люди – в особенности «самые разумные члены общества» – могут «взять человеческие дела в свои руки и заниматься ими… взвешенно и с умом» для достижения заявленных целей[9]. (Дьюи понадобилось всего несколько лет, чтобы из ответственного интеллектуала Первой мировой превратиться в «анархиста с лекторской кафедры», осудить «несвободную прессу» и задаться вопросом о «возможности существования при действующем экономическом режиме подлинной интеллектуальной свободы и социальной ответственности в сколь-нибудь значимом масштабе»[10]).
Покорно придерживаться правил никто конечно же не стал. Подобно Золя, видных деятелей, таких как Бертран Рассел, Юджин Дебс, Роза Люксембург и Карл Либкнехт, приговорили к лишению свободы. Особенно сурово наказали Дебса, дав десять лет тюрьмы за то, что он подверг сомнению «войну президента Вильсона за демократию и права человека». По окончании войны Вильсон отказался его амнистировать, хотя следующий президент, Уоррен Гардинг, в конечном счете все же уступил. Некоторых инакомыслящих, таких как Торстейн Веблен, наказали, но обошлись с ними не так сурово. Веблен потерял должность в Управлении по надзору за продуктами питания, после того как подготовил доклад, доказывающий, что нехватку рабочих рук в сельском хозяйстве можно преодолеть, если положить конец жестокому преследованию президентом Вильсоном профсоюзов, особенно «Промышленных рабочих мира». Рэндольфа Борна свалили прогрессивные газеты и журналы, после того как он подверг критике «лигу благожелательных империалистических наций» и их великие начинания[11].
Модель восхваления и наказания хорошо известна в истории человечества: тех, кто подчиняется и прислуживает государству, интеллектуальное сообщество в основной массе восхваляет, а тех, кто отказывается это делать, наказывает.
Впоследствии между этими двумя категориями интеллектуалов были проведены более явственные различия. Нелепых эксцентриков окрестили «ценностно-ориентированными» интеллектуалами, указав, что они бросают демократическому правительству вызов столь же серьезный, по крайней мере в потенциале, как тот, что раньше бросали клики аристократов, фашистские движения и коммунистические партии. В числе прочих злодеяний эти опасные типы «посвящают себя оскорблению достоинства лидеров, подрыву авторитета власти» и даже выступают против институтов, ответственных за «воспитание молодежи». Некоторые, такие как Борн, опускаются до того, что подвергают сомнению «благородство целей, преследуемых войной».
Порку «злодеев», противоборствующих власти и установленному порядку, устроили ученые мужи из либеральной международной Трехсторонней комиссии (многие ее члены впоследствии получили должности в администрации Картера), опубликовав в 1975 году работу под названием «Кризис демократии». Подобно прогрессивным деятелям
В особенности ученых из этой комиссии встревожил «избыток демократии» в непростой период 1960-х годов, когда обычно пассивные и апатичные слои общества вышли на политическую арену, чтобы заявить о своих проблемах: женщины, молодежь, меньшинства, пожилые люди, рабочие… одним словом, то самое население, которое порой называют «группами со специфическими интересами».
Их следует отличать от тех, кого Адам Смит называл «владыками человечества», – «главных архитекторов» политики правительства, реализующих свой подлый принцип: «Все для себя и ничего для других»[13]. Роль хозяев политической арены в подготовленном для Трехсторонней комиссии докладе никто не критикует и даже не обсуждает, вероятно, по той причине, что они представляют «национальные интересы», как и те, кто аплодировал себе за подталкивание страны к войне, «когда после заключительного обсуждения самыми вдумчивыми членами общества» был вынесен «моральный вердикт».
Для преодоления чрезмерного бремени, налагаемого на государство «специфическими интересами», Трехсторонняя комиссия призвала к более «умеренной демократии», то есть к пассивности менее достойных, а может даже, к возврату к счастливым временам, когда «Трумен мог править страной совместно с относительно небольшой прослойкой юристов и банкиров с Уолл-стрит», что способствовало процветанию демократии. Члены комиссии вполне могли бы заявить о своей приверженности первоначальным целям Конституции, «по сути своей аристократическому документу, призванному сдерживать демократические тенденции своего времени», который передавал власть людям «высшего сорта» и преграждал путь в политику «тем, кто был небогат, не мог похвастаться благородным происхождением и не стал видным членом общества», если воспользоваться выражением историка Гордона Вуда[14].
Вместе с тем, в защиту Мэдисона мы должны признать, что он обладал докапиталистическим менталитетом. Утверждая, что власть должна принадлежать «цвету нации» и «самым способным мужам», он представлял этих мужей в образе «просвещенных государственных деятелей» и «благожелательных философов» воображаемого Римского мира. Им полагалось быть «благородными и чистыми», «людьми умными, состоятельными, обладающими мудростью, способной в любых обстоятельствах определить истинные интересы своей страны, отличающимися патриотизмом и стремлением к справедливости, чем, по всей вероятности, они никогда не пожертвуют из соображений временного либо пристрастного характера». Наделенные такими способностями, эти мужи «облагородят и расширят общественные воззрения», охраняя интересы народа от «вреда», который им может нанести демократическое большинство[15].
В аналогичном ключе прогрессивные интеллектуалы времен Вильсона могли бы утешиться открытиями в поведенческих науках, которые в 1939 году сделал психолог и теоретик образования Эдвард Торндайк[16]:
Для человечества огромное благо, что между умом и моралью, включая добрую волю по отношению к ближнему, наблюдается существенная зависимость… Как следствие, те, кто способнее нас, в основной массе являются нашими благодетелями, и доверять им наши интересы зачастую даже безопаснее, чем самим себе.
Отрадная доктрина, но складывается ощущение, что у Адама Смита глаз все же был зорче.
Когда ценности меняются на противоположные