— Вы один пока или с семьей?

— Один.

— Когда думаете семейство перевозить?

— У меня нет семейства, товарищ полковник.

— Что так?

Я мог не отвечать на этот вопрос. Нет и нет, и все тут. Но в самом тоне, каким вопрос был задан, я почувствовал и теплоту, и тревогу одновременно и не смог не ответить.

— Жена ушла, детей нет. Мать в Алма-Ате.

— Значит, плохая была жена, — сказал он жестко.

— Хорошая, — ответил я.

— Плохая, — повторил он упрямо. — Хорошая от пограничника не уйдет. Или вы плохой? Ну ладно, такие разговоры в тягость. Хотите ехать на заставу сегодня?

— Да, товарищ полковник.

— К сожалению, не смогу поехать с вами, — бюро горкома. Приеду завтра. А сейчас поглядите-ка сюда...

Наконец-то!

Он встал, взял карандаш и повернулся к карте. Мысленно я попытался представить себе эти километры, идущие лесами и болотами. Флеровский был уже хмур, его карандаш медленно шел вдоль красной черты.

— Болота серьезные, — говорил он. — Оступишься — вполне можешь пропасть, если не спасут. Лоси тонут, случается. А здесь вот — камни, сплошь валуны. Два озера на участке заставы. Граница проходит по протоке, за протокой уже сопредельная сторона, хутор. О хуторе и хозяине потом поговорим особо.

— Вы сказали, люди трудные там, товарищ полковник.

— Да.

Он отошел от карты и взял папиросу. Спичкой начал запихивать в мундштук ватку. Он опять не спешил.

Я заметил, что обезображенное двумя шрамами лицо полковника было неподвижным, — ранение, скорее всего, осколочное, осколки задели нерв, а врачам в ту пору, надо полагать, было не до красоты. Но глаза у Флеровского, казалось, с лихвой заменяли неподвижность лица. Сейчас они были печальными.

— Да, — повторил он. — Вы тридцать восьмого года рождения, капитан. Значит, и вы не знаете, как мы начинали. Смешно иной раз! Я пришел в армию, и вдруг мне дают миску со щами. Спрашиваю: «Это на сколько человек?» Говорят: «Тебе одному». Мы же в деревне привыкли из одной миски хлебать. Или простыни. Увидел я на своей койке простыню, наволочку белую, пододеяльник и боюсь лечь. Еле уговорили меня. Первый раз лег на простыню, так, поверишь ли, спал, что называется, вполуха: все боялся повернуться и простыню смять.