Селина моргнула.
Он оказался моложе, чем она ожидала. Не намного старше ее. Девятнадцать или двадцать, может, но не больше. Позже Селина попытается вспомнить детали. Но ее память словно заволокло туманом, словно масло разлили на поверхности зеркала. Единственное, что она запомнила четко, – его глаза. Они сияли в свете газовых фонарей, словно горели изнутри.
Темно-серые. Точно бочка с порохом.
Он прищурился. Коснулся своей соломенной шляпы в знак приветствия. И ушел.
– О, мои звезды, – вздохнула Пиппа.
Согласные перешептывания на разных языках послышались в рядах сидящих девушек. Они наклонились друг к другу, и их охватило общее воодушевление. Одна из близняшек из Дюссельдорфа сказала что-то на немецком, и ее сестра захихикала, прикрывая рот ладошкой.
Только Селина продолжала смотреть на стремительно удаляющуюся фигуру, прищурившись, прямо как он. Как будто не верила.
Во что не верила, она пока точно не знала.
Их повозка продолжила путь в монастырь. Селина наблюдала, как юноша исчезает во тьме, его длинные стройные ноги уносят его в ночь с завидной уверенностью.
Она думала – что же заставило людей на перекрестке сторониться его? Жаждала такой же власти. Может, если бы Селина вызывала подобное уважение, ей бы не пришлось покинуть Париж. Не пришлось бы солгать своему отцу.
Или убить человека.
К звездам
«Я не должна здесь находиться».
Эта мысль звенела в голове Ноэми, как бесконечный припев.
Темно. Поздно. Вода шумела у причала на краю Французского квартала, убаюкивая. Гипнотизируя.
Не следовало ей соглашаться на встречу в этом месте, и неважно, каким заманчивым это казалось. Ноэми умнее. Родители научили ее быть осторожной. И церковь научила. Она натянула свою тонкую весеннюю шаль на плечи и поправила розовую шелковую ленту на шее. Когда она обернулась, гранатовые жемчужины на сережках ударили нежную кожу.
Серьги и шелковые ленты на причале посреди ночи?
О чем она думала?
«Я не должна здесь находиться». Кого она надеется впечатлить такой безвкусицей?
Не такого мужчину уж точно.