— Приехали. Показывай, где твой мертвяк обитает.

— Никакой он не мой, — прошептала бабка и сползла в траву. — Зришь вон тот крест большой, рядом с сосной сухой? Там мой дед похоронен, а шатун появляется с другой стороны, вон оттуда. Видишь заросли папоротника возле склепа? Вот там он, окаянный.

— Все понятно. Жди, мать, здесь. Мы пойдем, посмотрим.

— Идите, сынки…

Старуха спряталась за куст боярышника. Шут с Генералом ступили в вотчину теней, и тут же Министр угодил физиономией в паутину, которую принялся яростно отдирать с усов.

— Не шуми ты так, всех покойников разбудишь, боров!

— Да иди ты!

Среди крестов, могильных камней, сгнивших лавок все поросло орешником. Утреннее небо заслоняли вековые вязы и корабельные сосны, перемежаемые осинами, елями да дубами. Плетеные оградки могил покосились от времени, а могильные холмики местами провалились, превратившись в ямы, в которых стояла дождевая вода. Под ногами хрустел сушняк, заставляя взлетать из поросли папоротника юрких птиц, которые проносились перед самым носом и заставляли вздрагивать крадущихся охотников за шатуном. Генерал то и дело цеплялся алебардой за кусты. Шут ругал его всякими обидными словами, но теперь министр стойко переносил все тяготы и лишения, ибо понимал, что виноват: старый он стал и неловкий.

Где-то проснулась кукушка.

— Ну-ка, — сказал шепотом шут, — скажи, сколько мне жить осталось? — Прохор сбился со счета и махнул рукой. — И то хорошо. А генералу? — кукушка замолчала, заставив балагура хохотнуть в кулак. — Слышь, командующий, ты в воду-то особо не лезь, а то доспехи заржавеют. Они, между прочим, за казенный счет куплены.

— Да тут больше и ступить-то некуда, — прошипел тот, снимая репейник с усов. — Одни ямы да бурелом. Видать, в грозу веток наломало.

— Замри, — вдруг цыкнул шут и присел.

Министр застыл на месте в очень неудобной позе, оперевшись на алебарду. Со стороны склепа, на который указала старуха, раздался какой-то шум. Из травы вспорхнули птицы и затерялись в кронах деревьев. Раздался металлический скрежет, и кованная створа распахнулась, подняв тучу мошкары. В свете лучей, пробивающихся сквозь листву, показался чей-то силуэт. Из старинной усыпальницы, кряхтя и пошатываясь, появилось нечто.

— Мертвяк… — выдохнул Генерал, снимая шлем и бледнея от страха.

Шут сглотнул, глядя на восставшего покойника в грязных лохмотьях. С лица шатуна клочками свисала кожа, один глаз болтался, вывалившись из глазницы, а изо рта трупа вырывались нечленораздельные, чавкающие звуки.

— Сейчас я его свалю, как сохатого! — прошипел министр, воткнул в землю алебарду и попытался трясущимися руками зарядить карамультук.

Внезапно за его спиной раздался треск, вслед за которым прозвучал сиплый голос.

— Ну и?!

Генерал со страха подпрыгнул, чуть ли не до маковок сосен, и выронил ружье, которое с бульканьем и пузырями исчезло в канаве. Крупные капли пота тут же выступили на лбу офицера. Он резко обернулся, размахивая кулаками, и едва не задохнулся от возмущения. Перед ним стояла та самая бабка, благодаря которой, они здесь и оказались. Она стояла за деревом и хлопала глазищами.

— Ты чего, сынок? Испужался, что ли? Я, покаместь, живая. Вон, его бояться надо, — и старуха кивнула в сторону мертвяка, который медленно, но верно, приближался. — Я даже всех жителей позвала, чтобы они посмотрели, как вы его забарывать будете.