К тому времени, как забрезжил дневной свет, Руиз уже шагал по пыльной дороге, которая тянулась прямая, как струна, сквозь огромные плантации кошачьих яблонь. По мере того, как всходило солнце, крестьяне выходили из маленьких хижин, поставленных под пружинистыми ветками, и начинали ухаживать за деревьями, которые были увешаны трубками и ведрами, чтобы собирать жидкий сок. Крестьяне, приземистые и круглолицые мужчины и женщины, загорелые почти дочерна под фараонским солнцем, смотрели на Руиза узкими подозрительными глазами и отказывались говорить с ним, даже когда он облокачивался на каменную стену, которая тянулась по обе стороны дороги, и приветственно махал им. Он вспомнил, что, за исключением редких и выдающихся праздников, крестьянство не могло себе позволить наркотики удовольствий, которые продавали торговцы змеиным маслом, и, совершенно естественно, они завидовали беззаботному, как у кузнечика, существованию продавца змеиных масел.

Он пожал плечами и пошел дальше, пока не вышел на открытое пространство, где люди, на которых были надеты ножные кандалы, работали над тем, чтобы выкорчевать мертвые пни кошачьих яблонь из сухой земли. Множество надсмотрщиков в полосатых красно-белых юбках стояли вокруг, касаясь самых ленивых заключенных короткими плетками.

Руиз снова остановился и подозвал одного из надсмотрщиков, высокого костлявого человека с проваленными щеками и зигзагообразными татуировками надзирателя второго класса. Надсмотрщик уставился на него без всякого выражения, долгое время смотрел на него, а потом подошел к стене и стоял, шлепая рукояткой плетки по руке. Он ничего не говорил.

Руиз улыбнулся и униженно склонил голову.

— Благородный надзиратель, могу я побеспокоить тебя просьбой о глотке воды?

Надсмотрщик изучал его, потом резко сказал:

— Покажи мне твои документы.

Руиз послушно кивнул и стал копаться в поисках небольшого бруска блестящего фарфора, в котором была впечатана фальшивая печать, на которой черным лаком была выведена строка красивых курсивных письмен. Все фараонцы, которые путешествовали за пределами своего родного номарха, должны были носить с собой такие бруски, которые описывали их личность и что им разрешено делать.

— Сейчас, сейчас… все в порядке.

Надзиратель выхватил у него брусок, внимательно его осмотрел. Минуту спустя он хрюкнул и вернул его.

— Заплатить можешь? Тут милостыню не подают. Мерка будет тебе стоить целый медный нинт.

Показно копаясь в своем тряпье, Руиз вынул маленькую потертую шестиугольную монетку и протянул ее надзирателю. Надзиратель сунул ее в карман и повернулся к своим подопечным, которые слегка замедлили скорость работы. Надсмотрщик взбешено закричал на своих подчиненных, они старательно стали работать плетками.

На дальнем краю расчищенного поля стоял потрепанный паровой фургон под драным тентом. В маленьком кусочке тени стояла тренога, которая поддерживала большую глиняную красную цистерну. В цистерне была вода. Руиз перескочил через стену и прошел мимо заключенных, которые искоса смотрели на него покрасневшими глазами.

Когда он подошел к фургону, маленький хмурый человечек с полоской жирной сажи через весь лоб появился из фургона, держа в руках большой гаечный ключ. По его грубой коричневой робе, точно такой же, как и у заключенных, Руиз решил, что это староста заключенных, который завоевал доверие начальства. Как и все остальные свободнорожденные заключенные, он носил татуировки, но они плохо были видны из-за блестящих розовых шрамов. Однако вполне достаточно было видно, чтобы понять, что однажды староста тоже был продавцом змеиного масла. Руиз подавил дрожь предчувствия.

— Ах, добрый сэр, — сказал Руиз, широко улыбаясь. — Может быть, вы поможете мне…

— Маловероятно, — сказал человечек, не меняя выражение лица.

Руиз сохранил улыбку.

— Ваш благородный надзиратель был так добр, что согласился продать мне мерку воды.

Староста рассмеялся коротким, взрывчатым смехом без веселья.