Фургончик «Скорой» так и стоял с зажженными фарами, но Сереге ужасно неохота было подходить к нему, даже чтобы просто прочитать загадочный листок. Тогда он встал посреди дороги и развернул бумагу, лишний раз удивившись, что в темноте отлично различает каждую букву.

И вдруг Серегу осенило, почему он обладает такой способностью и почему видел мертвецов до полуночи. Это родство с монахом наделило его невероятным даром! Но почему все-таки их видела Малинка, если была жива?!

Ну, может, когда-нибудь это выяснится…

Он начал читать.

Впрочем, чтением этот процесс назвать было сложно, потому что Серега запинался даже не на каждом слове, а на каждой букве.

«Аминь! За дар твой залазный бысти тебе, калугер, в керсту живьем ввержену и стояти изъязвлену в ужах словес моих, дондеже незапу не грянет наследок твой, чадо колена седьмого, могущий зрети нежить допреж полунощи. Сей наследок мыт отвергнет, навий, упырей и прочую тварь кобную в нощь купальскую осилит без меча, без сулицы и рожна осиннаго, аще не сугнет оного орда моя, ведомая балием подхибным, отай подручником бирева нашего вельзевела.

Сие ести клятое заклятье мое нерушимое!

Оче ж наследок той плищей упыриной не всполошится, оче ж клюка набдит оному гонзати нави и оный донде третьего коура на могиле высокой и нагой древо Иудино сыщет, и крестом станет, и воскличет то клятое заклятье тутним гласом от кончания оного, от остатнего глагола до первого, то развезнется удолие, идеже обитель бе, и абие, до брезгу, разится бесследно и монастырь, и стерво, и упырье, и мужи яры, и муж мудры, и мужи лют, и не восстанет сызнова николиже. Жив будет ино овый, коего смерть не имела и коего наследок сей по имени прибавит, числом три.

А зати сего леть, ино самого наследка в стерво обратити.

Рех! О ветре яр и буйен, прими те мое клятое заклятье, и разнеси словеса заветные семо и овамо, во все страны света…»

Ну, осилил наконец! Если сначала Сереге было холодно, то теперь от напряжения стало жарко. И он практически ничего не понимал, кроме отдельных слов. А общий смысл был покрыт, как говорится, мраком неизвестности.

И даже отдельные понятные слова выглядели совершенно нелепо!

Например, «высокая могила». Да как могила может быть высокой?! Ну, глубокая, ну, широкая – но высокая?!

А наследок прямо вот так неумытым не назывался. Но ему предстояло отвергнуть какой-то мыт.

То есть ему что, мыться предложат, а он откажется?!

А «семо и овамо» что за ужас?! А почему слово «аминь» написано в самом начале, хотя, всем известно, оно должно стоять в конце?!

Чушь несусветная!

Серега раздраженно перевернул листок – да так и ахнул, обнаружив, что на обороте тем же самым почерком написан тот же самый текст – на сей раз нормальным русским языком.

«Аминь! За дар твой опасный быть тебе, монах, в могилу живьем помещену и стоять измученному в оковах моих слов, пока внезапно не придет потомок твой, дитя из седьмого поколения, умеющий видеть нежить до полуночи. Этот потомок подкуп отвергнет, призраков, оборотней и прочих колдовских тварей в купальскую ночь победит без меча, без копья и кола осинового, если не настигнет его орда моя, возглавляемая колдуном лукавым, тайным пособником господина нашего дьявола.

Это проклятье мое нерушимое!