— Тост, Эрика. За то, что так приятно стоять на кухне, когда за окном идет дождь. И за то, что я нашел место, где иногда можно укрыться от непогоды.

Я кивнула, пробуя вино. Оно было изумительное. Его вкус давал ощущение, что все идет так, как должно. Мужчина, столь хорошо разбирающийся в винах, не может быть злодеем. Он умеет получать наслаждение от жизни, и это успокаивает.

Мой гость начал убирать снедь в холодильник. Внезапно присвистнув, он достал оттуда стеклянную банку, темное содержимое которой было мне незнакомо.

— Трюфели! У тебя в холодильнике трюфели! Невероятно! Ты их любишь? Можно, я их использую?

Его искренняя радость вызвала у меня улыбку, первую за последнее время. Я даже почувствовала, как напряглись мышцы лица, уже забывшие, каково это — улыбаться.

Гость взял спички, лежавшие на нашем — моем — старом деревянном столе, который достался нам после смерти дальнего родственника Тома. Смерть зажег свечи, и в кухне стало еще уютнее. Я присела за стол и протянула руки к живительному теплу свечки.

— Представь, что ты гостья у себя дома. Расслабься. Я знаю, что ответил еще не на все твои вопросы, но ты по-прежнему доверяешь мне. Возьми косу и положи рядом, если тебе так будет спокойнее. А я займусь ужином. Ведь у нас впереди весь вечер…

Последняя реплика могла быть угрозой, но прозвучала как обещание. Я подняла с пола косу и только сейчас заметила, что она действительно складывалась, как швейцарский нож. В сложенном виде она была не длиннее зонтика. Опустив ее на пол, я подумала: «А вдруг Том сидит сейчас где-нибудь и переживает разрыв со мной?». Теперь я уже не знала, кто из нас потеряет от этого больше. Да это уже и неважно.

Гость достал кастрюлю и сковородку. Скоро паста уже кипела в кастрюле, а соус с доставившими ему такую радость трюфелями стоял на соседней конфорке. Я словно присутствовала на эстетском кулинарном телешоу, где действия повара не нуждаются в комментариях.

Убрав со стола бумаги, я постелила две салфетки. Этот старинный стол, должно быть, помнил немало ужинов. Мой гость нашел две большие глубокие тарелки, вилки, ножи и накрыл на стол. Когда тарелка с дымящейся черной пастой, украшенной сверху базиликом, появилась передо мной, я поняла, что вчера потеряла потенциального мужа, но приобрела великолепного повара.

Мы чокнулись и приступили к еде. Ужин был божественный, если это слово уместно в данном контексте. Я полностью расслабилась и наслаждалась изысканно приготовленной пищей. Гость, очевидно, тоже был очень голоден, но сдерживался, уделяя внимание каждому кусочку. Если то, что он рассказал о себе, правда, ему не каждый день удается посидеть за столом и вкусно поесть с фарфоровой тарелки. Я попыталась представить себе, как он сидит со своей косой у костра в становище аборигенов Австралии или в африканской деревушке. Эта картина показалась мне абсурдной. Он назвал себя Смертью и сказал, что присутствует при кончине почти каждого человека. Но ведь это, должно быть, тысячи, нет, миллионы умирающих. И над всеми ними множество богов. Сама не понимая почему, я начинала верить ему, и мне не было страшно. Но почему? Чем я отличаюсь от других людей, которые бросились бы наутек при одном взгляде на моего ночного гостя? Что во мне такого особенного?

Я вспомнила рассказ бабушки о том, что ее мать, моя прабабка, гадала на кофейной гуще и слыла ведьмой. Она провела какой-то таинственный ритуал над моей бабушкой, когда та была младенцем. Ребенка протащили под корнем дерева, что гарантировало защиту от всех опасностей. И судя по тому, что моей бабушке уже восемьдесят, а она ни разу не болела, трюк удался. Бабушка считала, что ее мать была просто не в себе, а в высшие силы вообще не верила. «От этого парня, который там, наверху, нет никакой пользы, — частенько приговаривала она. — Посадить бы туда бой-бабу, так она положила бы конец всяким безобразиям. Но этого же никогда не случится, а жаль, попомни мои слова. Девочки взрослеют, но мальчики — никогда». Бабушка могла развивать эту тему до бесконечности, хотя порой и сама не гнушалась тем, чтобы погадать на кофейной гуще.

А вот дедушка, наоборот, верил в божественную природу деревьев, цветов, птиц и камней. Он часами бродил по лесу и возвращался домой с охапкой лесных цветов. Бабушка ругала его за то, что он нарвал их без нужды, но все же ставила в вазу на стол. Так они и жили — каждый со своими представлениями о божественности.

Родители мамы, просвещенные баптисты, не выносили танцы, алкоголь и карточные игры. Библия этой моей бабки напоминала потрепанную кулинарную книгу — с закладками и загнутыми уголками. Бабушка подбирала лучшие, по ее мнению, рецепты того, как следует жить. На мою конфирмацию они, естественно, подарили мне Библию. И конечно же, подчеркнули в ней все места, которые, по их мнению, должны были помочь мне в жизни. Читая эти строки, я знала, что получаю бесценные уроки: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». «Это тебе очень подходит», — прокомментировал отец. Это его «очень» надолго закрепилось у меня в памяти.

Оторвавшись от своих мыслей, я подняла глаза и увидела, что Смерть внимательно наблюдает за мной. Я вспомнила о хороших манерах.

— Все очень вкусно. Ты великолепно готовишь.

Он рассмеялся.

— За много лет научился. Если предстоит жить долго, надо уметь получать от жизни удовольствие. Что я и делаю. Тебе, наверное, интересно, сколько я живу на этом свете?

Он угадал. Наполнив бокалы, поднеся свой к свече и любуясь игрой света, Смерть сказал:

— Логично предположить, что я ровесник человечества. На самом деле я поступил на службу, когда наши друзья обезьяны начали ходить на двух ногах. Я ведь тоже жертва эволюции. Поначалу мне достаточно было прикрыть голое тело, а теперь приходится одеваться, как все вы, чтобы не привлекать внимания. Но я редко покупаю одежду в Стокгольме. Дороговато, да и качество паршивое.