Я рада говорить о простых вещах. Не думать о нас.

А, кстати.

– Ты голоден?

Он перебирается через меня и слезает с кровати.

– Угу. До тебя.

Ну зачем он это делает. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы ответить как ни в чём не бывало.

– Там на столе есть тарелка с печеньем с семечками. Его можно пожевать. За остальным нужно будет лезть в погреб.

– Игнорируешь? – спрашивает через плечо Амрис.

– Не верю.

Амрис останавливается на полпути к кухне и несколько мгновений стоит молча. Я сжимаюсь внутренне, боясь, что я опять всё испортила.

Лучше бы он не приходил.

Нет, конечно же. Лучше, что он пришёл.

Что мне досталось его присутствия.

Амрис вновь приходит в движение. Открывает-закрывает дверь ванной, шуршит на кухне, хрустит печеньем.

Возвращается.

Садится на край кровати, рядом со мной. Я выпрямляюсь, лёжа на спине, пытаюсь успокоить волнующееся в его близости тело, закрываю глаза и слушаю его рядом. Вот он нащупывает кувшин и стакан, наливает, залпом выпивает. Наливает второй стакан, ставит обратно.

И смотрит на меня.

Не смотри. Лучше уходи. Лучше, чтобы меня не было в твоей жизни. Я не вынесу, если ты опять уйдёшь.

И так далее. Мне знаком этот монолог-к-Амрису из женского контура. Единственный известный мне способ прервать нарастающую с каждым порочным кругом его невыносимость и безысходность ‒ мужской контур.

– Так вот, – негромко говорит Амрис, и я возвращаюсь из мучительных размышлений в темноту, наполненную звуком, теплом и запахом его присутствия.