И глубоко плевать на церемонии и приличия, даже под суровым оком дядюшки Софоса, непонятно каким ветром занесенного в этот же тесный коридор.

Горан поднял руки в понятном всем жесте: затихаем и убираемся, мы здесь лишние. Он бочком миновал влюбленных, сцепившихся в объятиях. Теи, стараясь не шуметь, ссыпались вниз, в общий зал, где, к счастью, имелось вдосталь вина, чтобы порадоваться за успех прекрасной пары.

– Так это вы учили Алексайона? – тей Софос предпочел легкое пиво, щедро украсив пышную поросль на лице белой пеной.

– Не доучил, – признался Горан.

– Я и вижу. Минут пять продержался, потом попытался поймать меня на дурацкий финт. Мальчишка еще, – бретер снова хлебнул пива и хохотнул. – Милосердие обошлось мне в двадцать золотых... Да что я говорю – в сорок! Герцог же обещал удвоить. А так ни гроша ломаного не дал.

– Вам возместить? – поддержал веселье Марк. – Как вернусь в столицу...

– Не надо, – отмахнулся Софос. – Вечная судьба быть на бобах. За гнусные дела денег не беру, потому что на такое и не подписываюсь. За благородные поступки тоже не беру, благородство само по себе ценно. А каждодневным трудом не слишком разбогатеешь.

– Как же подрядились нашего Алекса порешить? – поинтересовался Терон.

– Не знал я... Ни с кем драться придется, ни про его отношения с племянницей. Клянусь честью. У меня контракт с герцогом, но не вассалитет. В любой момент могу его разорвать, да и он тоже. Видно, князь крепко ему насолил. Аж кипел мой наниматель, желал труп увидеть.

Кстати, тей Лукан был единственным за столом, носящим простой черный цвет. Особая гордость в нежелании продавать свободу кому-либо.

Такой подход Софос объяснил просто: ни Ванджелисы, ни императоры из династии Эдранов не казались ему достойным выбором для присяги в пожизненной верности. Поэтому он продает свое умение пользоваться шпагой и револьвером, но никогда – свободу. Наш мир слишком далек от черно-белого, понятия добра и зла переменчивы, крайне сложно навсегда занять одну сторону, чтобы остаться исключительно с добродетельными синьорами.

Пока внизу разгорался творческий спор об относительности моральных критериев, Иана и Алекс не сказали друг другу ни слова. Они сидели на кровати в ее номере, тесно прижавшись, то сливаясь в поцелуе, то сплетаясь в жарких объятиях, то замирая и боясь спугнуть мимолетное ощущение счастья, накрывшее их с головой.

Но как бы ни полыхала страсть, а в доступной близости не манило ложе любви, они не перешли грань целомудренного общения. Алекс, возможно, был бы не против... Но Иана не рискнула. Опять приличия, девичья тейская честь, ее полагается хранить до первой брачной ночи. В общем, обычные условности, в которых вряд ли Иану можно с суровостью упрекнуть.

Потом тей произнес нежные, немного неуклюжие слова, и обоих прорвало. Они шептались, смеялись, снова целовались... Наверно, не меньше часа минуло, когда перешли к вопросам практическим – где и как сыграть свадьбу, где жить. Да и на что?

Теряя должность князя-регента, Алекс, как это ни парадоксально, не утрачивает княжеского титула. Он формально выше герцогского, если не считать мелкой детали: княжества у его обладателя нет. На время регентства роль княжества выполняли коронные земли Кетрика.

– Так что со мной ты будешь безземельной княгиней.

– Хорошо, милый.

Сегодня она на все согласна.

Но и гвардейская казарма для него закрыта. Не может же целый князь быть простым фалько-офицером и подчиняться Деметру Иазону, не владеющему титулом даже какого-нибудь маркиза.

Шпагу, крыло, револьвер и кошель с монетами Алекс демонстративно бросил Ванджелису, проиграл так проиграл. Что же касается перехода регентства, прав Мейкдон. Остается двигать в Леонидию и ждать очередного совета герцогов, если они надумают собраться. До этого момента князь находится в двусмысленном положении, его можно охарактеризовать только очень коряво: исполняющий обязанности исполняющего обязанности правителя.