Доктор Деммет мрачно уставился на свои руки. Миссис Боулдер охватила дрожь.

– Мы сделали для Джима все, что смогли, – сказал доктор Деммет, – но возникли осложнения.

– Для Джона, – машинально поправила его миссис Боулдер.

– Да, для Джона. Отказало сердце. Удаление аппендикса прошло прекрасно. Просто прекрасно. Подвело сердце.

– Нет, только не Джон, не Джон! – закричала миссис Боулдер и залилась горькими слезами.

– Мы сделали все возможное, – сказал доктор Деммет. Он дал излиться первому всплеску горя, прежде чем встал с места, сочувственно положил руку на плечо вдове, помог ей подняться и выпроводил в коридор, передав на попечение первой попавшейся навстречу медсестре, распорядившись сделать все необходимое для этой женщины и порекомендовав дать ей легкое успокоительное.

– Как зовут эту даму? – спросила сестра.

– Э… Она сама вам скажет, – ответил Деммет.

К тому времени, когда он добрался до гольф-клуба «Фейр оукс кантри клаб» в пригороде Балтимора, он уже решил, как будет играть. Он больше не мог ждать. Стратегия игры была абсолютно ясна.

– Я не оставлю никому в этом несчастном клубе никаких шансов, – сказал доктор Деммет профессиональному игроку в гольф и поделился своей новой идеей.

Тот внимательно выслушал и ответил:

– Безусловно, доктор Деммет, так можно закатить шар в лунку. Но где же тут стиль, где красота игры?

– Д-да, вы, наверное, правы – мрачно согласился доктор Деммет. На сей раз его горе было искренним.

Миссис Боулдер проснулась в три часа утра, увидела пустую кровать мужа и только теперь отчетливо поняла, что домой он больше не придет. Она обо всем рассказала вчера детям, и они плакали. Она договорилась о похоронах и заплатила больше, чем позволяли ей средства, не думая ни о чем и рискуя понести слишком большие расходы. Она сообщила брату Джона, который известил остальных родственников, и многие уже звонили ей с выражением соболезнования. Но только теперь она до конца ощутила горечь утраты всем телом, всей душой и начала смиряться с мыслью о том, что Джон уже никогда не вернется домой. И тогда ее охватила скорбь, глубокая и неотступная.

Она хотела бы разделить ее с Джоном, как они делили все остальное с тех пор, как поженились после окончания университета в Мэриленде. Боль была слишком велика, чтобы переносить ее одной, а молиться она не умела.

Она стала собирать его вещи, откладывая то, что можно оставить сыну, что мог бы взять брат Джона, и то, что пригодилось бы для Армии спасения. В подвале она связала его лыжи, уложила теннисные ракетки и в который раз удивилась, почему он никогда не выбрасывал старые кроссовки.

Она глядела на все эти старые, рваные кроссовки, в которых он ежедневно пробегал по три мили с самого дня их свадьбы, кроме разве что медового месяца, и тут неожиданная мысль ударила ее, как током.

– Отказало сердце. Не может быть, не может!

Джон не курил, редко выпивал, ежедневно занимался гимнастикой, соблюдал диету, и никто из его родственников никогда не жаловался на сердце.

– Не может быть, – снова произнесла она вслух и вдруг заволновалась, как будто констатация этого факта могла воскресить мужа.