Повинуясь инстинкту, я отошел в сторону с того хорошо освещенного места, где стоял, и затаился в глубокой тени скалы, поджидая, не появится ли каноэ снова.
Не прошло и пяти минут, как оно появилось в двадцати ярдах от причала. Я понял, что индейцы собираются высадиться на острове. Теперь у меня не оставалось никаких сомнений: передо мной то же самое каноэ с теми же людьми. По всей вероятности, они плавают вокруг острова, выбирая благоприятный момент для высадки. Я пристально всмотрелся в темноту, пытаясь проследить их путь, но ночь целиком поглотила непрошеных гостей, не слышно было даже слабого плеска весел, а ведь гребки у индейцев долгие и мощные. Через несколько минут каноэ вновь будет здесь, и на этот раз индейцы, вероятно, высадятся. Мне следовало приготовиться. Я ничего не знал об их намерениях, однако соотношение сил не внушало оптимизма.
В углу гостиной, у задней стены, стояло мое ружье с десятью патронами в магазине и одним, загнанным в патронник. У меня было достаточно времени, чтобы вернуться в дом и занять оборонительную позицию. Ни минуты не раздумывая, я, осторожно пробираясь среди деревьев, чтобы не идти по освещенной тропе, добрался до веранды. Войдя в гостиную, запер за собой дверь и как можно быстрее погасил все шесть ламп. Находиться в ярко освещенной комнате, где каждое мое движение было хорошо видно снаружи, тогда как сам я не видел ничего, кроме кромешной тьмы за окнами, противоречило бы элементарным правилам военного искусства и дало бы врагу неоспоримое преимущество. А враг, если это враг, слишком хитер и опасен, чтобы уступать ему преимущество. Я стоял в углу комнаты, спиной к стене, положив руку на холодный ружейный ствол. Между мной и дверью громоздился большой стол, заваленный книгами. Но на несколько минут, после того как я погасил лампы, исчезло абсолютно все, даже мрак, казалось, отступил, таким был непроницаемым. Затем, мало-помалу, глаза мои приноровились к темноте, и я стал смутно различать оконные рамы. Вскоре я уже хорошо видел застекленную вверху дверь и окна, выходящие на веранду; это радовало, ибо теперь приближение индейцев не застанет меня врасплох и можно постараться разгадать их замыслы. Мои предположения подтвердились: чуть погодя каноэ причалило и его втащили на скалистый берег. Я даже слышал, как под него подсунули весла; воцарившаяся вслед за этим тишина, несомненно, означала, что индейцы подкрадываются к дому.
Нелепо было бы утверждать, будто я не испытывал никакого беспокойства или страха при мысли о серьезности моего положения и о возможных последствиях, но поверьте, если я и боялся, то не за себя. Я находился в странном психическом состоянии, мое восприятие перестало быть нормальным. Однако физического страха не было; почти всю ночь я судорожно сжимал в руках ружье, хотя и сознавал, что вряд ли оно мне поможет. Меня не покидало странное ощущение, будто в этом действе я играю роль постороннего зрителя, что все происходящее носит отнюдь не реальный, а сверхъестественный характер. Многие тогдашние мои чувства были слишком зыбкими, чтобы достаточно четко определить и проанализировать их, но преобладал, несомненно, панический ужас, который останется со мной навсегда; ужас — и мучительное опасение, что еще немного, и мой рассудок не выдержит.
Все это время я прятался в углу, терпеливо ожидая дальнейшего развития событий. Тишина в доме стояла могильная, но в ушах у меня непрестанно звенели неразборчивые голоса ночи, а пульсирующая в жилах кровь набатом била в виски.
Допустим, индейцы попробуют войти в дом с задней стороны, через кухню, но ведь дверь там надежно заперта. Забираясь внутрь, они, конечно же, наделают много шума. Войти в дом можно только через дверь гостиной, и поэтому я ни на миг не сводил с нее глаз.
С каждой минутой мое зрение приспосабливалось к темноте все лучше и лучше. Теперь я хорошо видел стол, который занимал почти всю комнату, оставляя лишь узкие проходы с обеих сторон. Различал прямые спинки прислоненных к нему стульев и даже бумаги и чернильницу на белой клеенке. Я вспоминал веселые лица своих спутников, собиравшихся летними вечерами вокруг этого стола, и никогда в жизни так не тосковал о солнечном свете, как в ту ночь.
Слева от меня, менее чем в трех футах, начинался коридор, ведущий в кухню. Тут же были и лестницы наверх, в спальни. Через окна я видел расплывчатые тени деревьев, ни один лист не шевелился на них, ни одна ветвь не колыхалась.
Гробовая тишина длилась недолго; вскоре я услышал крадущиеся шаги на веранде, такие тихие, что их вполне можно было принять за плод моего воображения. Тотчас же за стеклянной дверью появилась черная фигура, а затем к стеклу прижалось лицо. Волосы у меня встали дыбом, по спине пробежали мурашки.
Таких могучих силачей, как прильнувший к двери индеец, я видел лишь на арене цирка. Мой мозг, казалось, излучал какой-то таинственный свет, и при этом свете ясно вырисовывалось сильное темное лицо с орлиным носом и высокими скулами, расплющенными о стекло. Я не мог определить направление взгляда непрошеного гостя, но слабые вспышки вращающихся белков позволяли сделать вывод, что ничто в комнате не ускользало от его внимания.
Чуть ли не целых пять минут темная фигура маячила за дверью, наклонившись так, чтобы голова находилась на уровне верхней части стекла, а тем временем за спиной гиганта, словно дерево на ветру, покачивался второй индеец, хотя и не такой огромный, но тоже достаточно внушительный. Пока я в мучительной тревоге ожидал, что предпримут эти двое, по моей спине, казалось, бежали струи ледяной воды, а сердце то замирало, то начинало биться с бешеной частотой. Даже индейцы, наверно, могли слышать и прерывистый стук моего сердца, и звон крови у меня в голове. Я был весь в поту; меня раздирало желание закричать, завопить, застучать по стенам, как испуганный ребенок, сделать хоть что-нибудь, что разрядило бы нестерпимое напряжение и ускорило бы развязку, какова бы она ни была.
Но впереди меня ждало еще одно неприятное открытие: когда я решил достать из-за спины ружье и прицелиться, выяснилось, что руки и ноги мне не повинуются. Странный страх парализовал все мои мускулы. Положение было ужасное.
Негромко звякнула медная ручка, и дверь приоткрылась на пару дюймов, а затем и шире. В комнату, словно тени, проскользнули две безмолвные фигуры, после чего один из индейцев бесшумно прикрыл дверь.
Итак, я оказался с ними наедине в четырех стенах. Увидят ли они меня, неподвижно стоящего в углу? Или, может, уже увидели? Я с трудом владел собой: в висках барабанила пульсирующая кровь, дыхание, несмотря на все попытки сдержать его, вырывалось с шумом паровозного пара.
Мучительное ожидание сменилось чувством новой, сильной тревоги. Оба индейца до сих пор не обменялись ни словом, ни знаком, однако было ясно, что, куда бы они ни пошли, им придется идти мимо стола. А если они направятся в мою сторону, то пройдут в шести дюймах от меня. Второй индеец — тот, что пониже, — вдруг поднял руку и указал на потолок. Первый посмотрел вверх. Тут меня наконец осенило: они идут в комнату, которая еще вчера была моей спальней. Если бы не странная неприязнь к этой комнате, овладевшая мной сегодня утром, я лежал бы сейчас в широкой кровати у окна.
Индейцы, как я и опасался, двинулись в мою сторону, ступая так тихо, что я мог слышать их шаги лишь благодаря своему обостренному страхом восприятию. Словно два чудовищно больших кота, приближались они ко мне, и только тогда я впервые заметил, что один из них что-то волочит за собой по полу. По мягкому шороху я предположил, что это большая мертвая птица с распростертыми крылами или широкая кедровая ветвь. Но разглядеть, что это на самом деле, я так и не сумел, ибо, скованный страхом, даже не мог повернуть голову.
А они все приближались и приближались. Индеец, идущий впереди, положил гигантскую ручищу на стол. Мои губы слиплись, как будто склеенные, воздух обжигал мне ноздри. Я попытался закрыть глаза, чтобы не видеть этих чертовых индейцев, но веки словно окоченели. Пройдут ли они когда-нибудь мимо? Ноги потеряли всякую чувствительность, как если бы я стоял на деревянных или каменных подпорках. Хуже того, я утратил чувство равновесия, не мог держаться прямо, даже прислонившись спиной к стене. Какая-то сила толкала меня вперед, и я боялся, что упаду на индейцев, когда они окажутся рядом.
Но время не замедляет свой бег, секунды безостановочно складываются в минуты, а затем и в часы, и вот уже индейцы добрались до лестницы. Хотя они прошли совсем близко, менее чем в шести дюймах от меня, я был убежден, что остался незамеченным. Даже то, что они волочили за собой по полу, вопреки опасениям, не коснулось моих ног, и я возблагодарил судьбу за это, казалось бы, не очень значительное обстоятельство.
То, что индейцы были теперь на некотором отдалении, принесло мне весьма слабое облегчение. Я по-прежнему стоял, весь дрожа, в углу и чувствовал себя все так же плохо, разве что дышал чуть посвободнее. Свет непонятного происхождения, позволивший мне следить за каждым жестом и движением ночных визитеров, сразу же после их ухода исчез. Комнату затопила какая-то неестественная тьма, скрывшая от моего взора даже оконные рамы и стеклянные двери.
Состояние, в котором я находился, трудно было назвать нормальным. Я утратил, как это бывает только во сне, способность удивляться. Органы чувств с поразительной точностью отмечали все происходящее, вплоть до мельчайших деталей, но выводы я мог делать лишь самые элементарные.