После того как мюридизм покорил население восточных гор и преобразовал его в воинствующий мусульманский орден, кавказские начальники долго еще не хотели понять, что двадцатилетние труды для покорения этой страны пропали, что о них надо забыть и приняться за дело вновь, как будто мы только что пришли на Кавказ; что против горцев, слившихся в одно политическое целое, нельзя действовать так, как действовали против горцев разъединенных не только генерал Ермолов, но даже генерал Розен в 1832 году, принуждая общества к покорности, погромом их земли; что теперь уже отдельные общества не могли покориться, если б и хотели; что землю непокорных горцев надобно было обрывать клочок по клочку, просто утверждаясь в занятой местности. Для методической войны, конечно, нужны значительные силы. Но ведь нашли же тогда 18 батальонов для Черноморской береговой линии[14], которую должно было бросить при первом неприятельском выстреле; имели средства делать сильные экспедиции за Кубанью, что не составляло самой спешной потребности в Кавказской войне; и даже в Чечне и Дагестане собирали отряды в 10 и 12 батальонов такой же силы, как отряды, ныне покорившие Кавказ. За этими отрядами не было столько резервов, как теперь, правда; но этот недостаток резервов был причиной действовать медленнее, а не причиной действовать фальшиво. Но воспоминания предшествующего периода слишком сильно еще тяготели над решениями кавказских начальников. Трудно было также и признаться, что огромные жертвы, принесенные для покорения Кавказа, пропали даром, что за дело надо приниматься сызнова. Не признаваясь в этом, на горцев устремились с ожесточением, чтобы разом исправить ошибку многих лет. Главные удары были направлены на Шамиля лично – на его резиденции и поборников, в надежде ниспровергнуть мюридизм и разбить его власть над горцами. Но мюридизм был уже не партией, он был государством. Наши войска везде встретили единодушное сопротивление. В течение нескольких лет неутомимо производили экспедиции в Чечню, Ичикерию и страны, окружающие Аварию, с тою целью, чтобы разорением земель заставить горские общества отложиться от Шамиля. Иногда войска углублялись довольно далеко в неприятельскую страну, иногда с первых шагов упирались в неодолимые препятствия; но всегда эти экспедиции имели один и тот же результат: несколько сожженных мазанок, стоивших нам несколько сот, иногда несколько тысяч солдат. Эта беспрерывная, но почти безвредная для горцев война до того подняла их, что несколько десятков человек, засевших в своей трущобе, не боялись завязывать дело с колонною в несколько батальонов и, отвечая одним выстрелом на сто наших, наносили нам гораздо большую потерю, чем мы им. В продолжение этих годов случалось не раз, что горцы, надеясь на крепость своей земли, в то самое время, когда наши войска углублялись в нее, бросались сами в наши пределы, возмущали покорное население и иногда утверждались совсем в занятых ими участках. Круг, охваченный мюридизмом, расширялся медленно, но постоянно, вытесняя нас шаг за шагом с восточного Кавказа.

Чтобы положить конец этому несчастному ходу дела, в 1842 году был прислан на Кавказ бывший военный министр князь Чернышев. Незнакомый с положением страны, он не мог заменить одной системы другою и, чтобы прекратить постоянные неудачи, вовсе прекратил военные действия. Мюридизму был дан целый год отдыха, в продолжение которого он окончательно устроился. В 1843 году горцы сами ринулись из глубины своих ущелий, отняли у нас Аварию и Кайсубу, несмотря на то что население этих стран храбро стояло за нас, истребили несколько отрядов, взяли девять укреплений и разлились по всему Дагестану, где в наших руках остались только два пункта: Темир-Хан-Шура и укр. Низовое. Несмотря на то что войска кавказского корпуса постоянно усиливались с 1831 года увеличением числа батальонов в полках и сформированием 47 новых линейных батальонов, весной 1844 года пришлось двинуть на Кавказ еще массу в 40 т. штыков. В этом году наши войска действовали против горцев не отрядами, а целыми корпусами; и со всем тем, как ни странно сказать это теперь, нравственный перевес оставался на стороне горцев. Войска хорошо знали свое превосходство; но начальники боялись решиться на что бы то ни было, постоянно ожидая от мюридов какого-нибудь необыкновенного и сокрушительного маневра; так приучили их к этому опасению происшествия двух предшествовавших годов. События Кавказской войны до того обманывали самые вероятные ожидания, что наконец даже опытные люди стали считать ее совершенно необычайным явлением, выходящим изо всех правил и расчетов.

Но главная опасность для русского владычества на кавказском перешейке состояла не столько в неодолимости гор, как в настроении племен, окружающих горы. Если бы враждебная нам сила ограничивалась независимыми горцами, эту опасность можно было бы рассчитать математически и всегда противопоставить ей достаточные средства. Но как уже сказано, вся разница между покорными и непокорными мусульманскими племенами состояла только в относительной крепости их земли; одним этим они мерили свои отношения к нам. Всякое вторжение мюридов влекло за собою восстание мирных, так что в случае внешней войны невозможно было рассчитать обширность пожара, который мог разгореться в нашем тылу. Все вокруг мюридов не только сочувствовало им, но даже было направлено почти официально к тому, чтобы при первой возможности протянуть им руку. В этом отношении управление краем было еще более ошибочно, чем самый образ ведения войны.

В мусульманстве вся общественная и частная жизнь людей, все отношения определены раз навсегда шариатом; так что в чисто мусульманском духе всякое законодательство становится невозможным: оно навеки утверждено неизменною волею божией, и все люди, совершенно равные между собою, одинаково обязаны ему повиноваться. На практике в мусульманских землях существуют многие нарушения этого коренного закона; но правило неизменно, и мюридизм, подчинив все духовному закону беспрекословно, только довел до конца учение, общее всем мусульманам. Истолкователями закона, естественно, должны быть духовные, которые этому учатся, и потому введение в какую-нибудь страну законоположения по шариату предает всю власть над народом духовенству. Нечего и говорить, что на Кавказе мусульманское духовенство было втайне предано мюридизму. Это учение осуществляло самые задушевные убеждения и желания его. При прежнем племенном устройстве духовенство не пользовалось влиянием. Горские и подгорные племена подчинялись или владетелям, или высшему сословию, или народному собранию; но вообще управлялись по древнему обычаю, иногда очень сложным и уравновешенным образом. С двадцатых годов началось уничтожение властей, созданных народною жизнью, и стало распространяться господство шариата. К этому одинаково стремились и кавказское начальство, и Шамиль со своими последователями. Мюридизм напрягал все силы, чтобы истребить местных правителей и высшие сословия, искоренить стародавние народные обычаи, разделявшие и отличавшие племена, заменяя их повсеместным владычеством шариата и духовенства. Кавказское начальство делало то же самое в покорных обществах, по весьма понятной причине: ему легче было основать народное управление на шариате, писаном законе, чем на неизвестных племенных обычаях, которые надо было еще привести в ясность и узаконить в такое время, когда на Кавказе не существовало даже правильно организованных местных властей. Но только по этой системе русскими руками обрабатывали почву, на которой потом сеял мюридизм. Учение исправительного тариката разносилось по Кавказу лицами, состоявшими на русском жалованье. Чего было ждать от населения, вооруженного и невежественного, которому ежедневно проповедовали самые зажигательные идеи, между тем как оно видело своими глазами бессилие русского оружия против мюридизма, сбросившего маску? Естественно, все подгорное население ждало только удобного случая, и мюридизм мог питать самые фантастические надежды.

В этих затруднительных обстоятельствах главное начальство на Кавказе было вверено покойному князю М.С. Воронцову, облеченному полномоченными правами. Постоянные неудачи предшествовавших походов приписывали тогда не ложной системе, но неискусному командованию лиц, которым было вверено начальство. Полагаясь на громкую известность князя Воронцова, ждали самых решительных успехов с первого шага его на Кавказе. Первоначальное военное предприятие князя Воронцова, даргинский поход, было решено под влиянием этих ожиданий и исполнено по образцу прежних экспедиций, только в больших размерах; но оно же было и последним предприятием в этом роде. Урок был достаточный. Поход, предпринятый в горы с многочисленным и превосходным войском, снабженным всевозможными средствами, одушевленным личным предводительством знаменитого и уполномоченного генерала, кончился потерею пяти тысяч человек и трех орудий, без малейшего результата. С этих пор произошел перелом в Кавказской войне. Нельзя сказать, чтобы князь Воронцов заменил прежние головоломные экспедиции цельной системой, вполне примененной к настоящему положению дела. Во время его начальствования наступление происходило систематически только в одном углу военного театра, на чеченской плоскости. Там, в первый раз при мюридизме, добились положительного результата; хорошо соображенною и неуклонно исполняемою вырубкою просек через леса враждебное население было выбито из малой Чечни и начата разработка большой. На других пределах неприятельской земли – в Дагестане, Владикавказском округе и на Лезгинской линии экспедиции все еще происходили ощупью, были попытками без твердо определенной цели. Невозможно сказать, при самом большом желании, чтобы осады Гергебиля, Салтов и Чоха, походы в Джурмут или Капучу были звеньями какой-нибудь общей системы или ступенями, которые бы подвигали нас к чему-нибудь положительному. Со всем тем образ действий князя Воронцова был проникнут одною общею идеею и действительно произвел благодетельный перелом в Кавказской войне.

Главный характер этого образа действий состоял в том, что мы на время вовсе отказались от покорения гор, которого прежде так настойчиво и так тщетно добивались, не отказываясь, однако ж, действовать и пользоваться обстоятельствами, где это оказывалось возможным. Экспедиции стали вести осторожно, недалеко от наших пределов, не подвергая действующие войска большим случайностям. Кавказский корпус, усиленный по отбытии 5-го пехотного новою дивизией в 20 батальонов, стал вокруг гор теснее, потому что войска не отвлекались больше в дальние концы края или в глубь неприятельской земли; непокорные горцы везде увидели вокруг себя железную стену, и таким образом положен был конец победам и распространению мюридизма, в чем состояла великая заслуга князя Воронцова. Конечно, в десять лет можно было сделать больше. Но так же точно, как до 1846 года, увлекаясь старыми воспоминаниями, хотели сломить горцев сразу, так, после этого времени, напуганные необычайными успехами мюридов, стали опасаться их чрез меру. Мы брали дорогою ценою крепости, теряя для осады целое лето и несколько тысяч солдат, с тою целью только, чтобы занять неприятеля, и потом бросали их; между тем как половина отряда, употребляемого для осады, могла бы без потери разбить горцев, если б они вздумали вторгнуться в наши пределы. Соображениями опять руководили впечатления не текущего, но предшествовавшего периода. Тем не менее тесное десятилетнее обложение подействовало на непокорных горцев. Хотя враждебное расположение подгорного населения нисколько не ослабело, потому что зажигательное владычество шариата и влияние Духовенства были в этот период времени окончательно возведены в систему, но фанатизм утратил отчасти свои неопределенные надежды, составлявшие половину его силы. Непокорные, безвыходно запертые в своих горах, не могли уже думать о том, чтобы сбить нас с Кавказа своими собственными силами, и остыли сердцем. Власть, основанная мюридизмом, понемногу оселась. Поборники ее сделались значительными людьми и заняли место аристократии, вырезанной ими в тридцатых годах. Шамиль привык к положению азиатского султана, заставил горские общества признать своего сына наследником по себе и стал думать об основании владетельного дома. Отчаянные предприятия уже не привлекали устаревших витязей мюридизма. Народ, на первых порах предавшийся всею душою новому учению, охладел к нему, когда испытал на деле чудовищный деспотизм управления, обещанного ему вначале как идеал земной жизни. Увлечение проходило понемногу, но место его заступали привычка и чрезвычайное развитие политической власти, основанной мюридизмом. Материальные средства горцев неимоверно возросли – они имели уже отличные крепости, пороховые заводы, литейные, – заменяя пыл фанатической толпы общественным и военным устройством. Восточный Кавказ, как Протей, всякое десятилетие менял свой вид, оставаясь в одинаковой степени неодолимым для нашего оружия.

К концу управления князя Воронцова военные действия происходили исключительно на Чеченской плоскости, где начальствовал нынешний главнокомандующий князь Барятинский. Там мы шли вперед, постепенно раскрывая просеками большую Чечню; там же было положено начало разумному управлению туземным населением, основанному на племенной самобытности, с устранением по возможности духовного элемента. Но действия начальника левого фланга были ограничены и недостаточностью средств, и подчиненностью его положения. На остальном протяжении враждебных пределов войска стояли, можно сказать, ружье у ноги, не смея ничего предпринять, но не смея также ослабить себя одною ротою, чтоб снова не дать простора покушениям мюридизма. Мысль о покорении гор, сначала отложенная на неопределенное время, стала исчезать совсем, даже в умах людей, посвятивших свою жизнь Кавказской войне. В начале пятидесятых годов очень немногие люди, верившие возможности победить мюридизм, только удивляли, но никого не убеждали своими словами. Пятидесятилетняя борьба на кавказском перешейке привела к тому результату, что империя должна была приковать к восточной группе гор целую армию, исключив ее не только из общего итога русских сил, но даже из числа подвижных сил кавказских, не предвидя, притом, никакого исхода из этого положения.

В 1853 году вспыхнула внешняя война. До тех пор борьба с мюридизмом происходила среди глубокого мира, позволявшего империи свободно располагать своими силами. Тогда в первый раз предстал в действительности вопрос, давно уже тревоживший дальновидных людей: каково будет наше положение, когда кавказскому корпусу придется, при внутренней войне, принявшей такие громадные размеры, выдерживать еще натиск внешних сил. Вопрос этот был разрешен богатырством кавказских войск, несколько раз побеждавших вчетверо и впятеро сильнейшие регулярные армии. И, однако ж, в продолжение трехлетней войны участь русского владычества на Кавказе несколько раз, как говорится, висела на волоске. Кавказские войска должны были биться лицом в обе стороны, встречая неприятеля и с севера и с юга, посреди населения, ожидавшего только первого успеха единоверцев. Устаревшие предводители мюридизма не предприняли в это время ничего решительного; но они могли предпринять и предприняли бы, наверное, если б наши оборонительные линии с их стороны были ослаблены: излишняя уверенность могла обратиться нам в гибель; стоило только вспомнить 1843 год. Несмотря на то что кавказские войска были усилены в течение войны 4-мя дивизиями и вся масса их простиралась до 270 000 человек под ружьем, способных, при своем превосходном качестве, сломить какого бы то ни было европейского врага, необходимость сдерживать внутреннего неприятеля до такой степени поглощала все силы кавказского корпуса, что на полях сражения в Турции, участь войны, от которой зависела участь Кавказа, решилась в 1853 году – 9-ю[15], в 1854-м – 17-ю батальонами[16]. Эти отряды должны были биться в пропорции одного против пяти и побеждать во что бы то ни стало, потому что с мюридизмом в тылу отступления не было; даже нерешенное дело имело бы для нас все последствия полного поражения. Войска, действовавшие на кавказской границе с 1853 по 1855 год, были сильны духом и уверенностью в себе; но так слабы численностью, что небольшое еще приращение неприятеля, что было так легко для союзной армии, неизменно склонило бы весы на его сторону. Теперь, после падения Шамиля, можно сказать откровенно, несмотря на целый ряд подвигов истинно беспримерных, мы удерживались на Кавказе благодаря только тому обстоятельству, что Франция, располагавшая главными сухопутными силами в истекшей войне, чуждая собственно азиатскому вопросу, не имела интереса сбить нас с Кавказа; а когда английская армия была доведена в 1856 году до такой численности, что могла начать самостоятельные действия, внезапный мир положил конец ее предприятиям. При том положении, которое создал нам на Кавказе мюридизм, было более чем сомнительно, чтобы в 1855 или 1856 году из 270 000 человек под ружьем, составлявших кавказский корпус, можно было безопасно отделить силы, достаточные для отражения 50-тысячного европейского десанта. Зимой 1855–1856 года, в трехмесячный срок не могли собрать за Сурамским хребтом довольно войска, чтоб дать сражение Омер-Паше, вторгнувшемуся в Мингрелию с 25 000 турок.

Истекшая война привела в ясность положение русской силы на Кавказе, как и многие другие вещи в империи. После подобного примера нельзя уже было считать кавказскую борьбу делом местным, влияние которого простирается только на один угол русских владений. На деле оказалось, что эта борьба отнимала у государства половину действующей силы, которою оно могло бы располагать для внешней войны. Из 270 тысяч войска, неподвижно прикованного к Кавказу с 1854-го до половины 1856 года, оборона Кавказа от внешних врагов, считая тут и все гарнизоны пограничных крепостей, занимала едва ли 70 тысяч человек; остальные 200 тысяч представляли бесплодную жертву, вынуждаемую от государства мюридизмом. При высокой стоимости войск на Кавказе эти 200 тысяч равнялись, для материальных средств государства, по крайней мере 300 тысячам в России, т. е. почти всей массе наших действующих сил, состоящих из гвардейского, гренадерского, резервного кавалерийского и 6 армейских корпусов. Притом эти 200 тысяч кавказских солдат и казаков были не ополчением или запасными батальонами, которых, пожалуй, в случае нужды можно набрать сколько угодно, но которые могут служить только для внутренней обороны края; это было первое войско в свете, именно тот элемент, которого у нас недоставало в Крымской войне и который у союзников состоял в 20 тысячах алжирских солдат, решавших все дела. Отсутствие такой массы отборного войска с театра войны низводило действительную силу русской империи в силу государства не с 70, а с 30 миллионами жителей. Какой же был конечный результат этой безмерной жертвы? Тот, что при внешней войне 270 000 войска оказывались недостаточными для обороны Кавказа, покуда в средине его стоял вооруженный мюридизм.

После подобного опыта нельзя было колебаться. Русская империя не могла бросить Кавказа, не отказываясь от половины своей истории, и прошедшей, и будущей; стало быть, она должна была воспользоваться миром, чтоб покорить горцев как можно скорее. Необходимость безотлагательного завоевания гор была сознана, но это сознание еще нисколько не облегчало разрешение самой задачи. Для Кавказской войны были употреблены такие силы, она прошла чрез столько систем, удовлетворительных на бумаге, но оказывавшихся совершенно несостоятельными на деле, что тут уже не было места сомнению. Для окончания войны нужны были не одни силы и не одни военные планы, как бы хорошо они ни были составлены; нужен был полководец. Оставалось только найти его.

С окончанием заграничной войны государь император избрал главнокомандующим отдельным кавказским корпусом генерал-адъютанта князя А.И. Барятинского, приготовленного к этому званию долгой и деятельной службой на Кавказе. В распоряжении нового главнокомандующего были оставлены, сверх сил кавказского корпуса, через некоторое время переименованного в армию, 13-я и 18-я пехотные дивизии; кроме того, были сформированы еще три новых драгунских полка. С 1856 года правительство постоянно поддерживало на Кавказе силы и материальные средства, достаточные для самого настойчивого ведения войны.

Кавказское войско и кавказское население приняли назначение князя Барятинского с единодушною радостью. Кто был тогда на Кавказе, не забудет, какой вид праздника принимала вся страна по мере того, как распространялось это известие. Общее чувство весьма понятно в этом случае; назначение князя Барятинского было назначением естественным, которого весь Кавказ желал и ожидал. Особенность этой страны, столь отличной от других частей империи, так же, как исключительный характер войск, занимающих ее и воспитанных в ней, давно уже выразились резкими и самостоятельными чертами, которые надобно вполне понимать для того, чтобы разумно начальствовать на Кавказе. Одному богу известны все последствия, происшедшие от внесения идей a priori в управление Кавказом и ведение Кавказской войны со стороны людей, которым надобно было учиться, прежде чем брать на себя ответственность распоряжений. Независимо от личности князя Барятинского, давно уже высокоценимой, Кавказ верил ему как своему человеку, который знал и людей, и вещи и мог прямо взяться за дело. Назначение его главнокомандующим произвело глубокое впечатление в войсках, в народе, в непокорных горах. Газета «Кавказ» наполнилась радостными отзывами со всех концов страны. Ей писали между прочим: «двести тысяч кавказских солдат считают назначение князя Барятинского наградою за свою службу. Заброшенные в край, совершенно не похожий на остальную Россию, поставленные в исключительных обстоятельства, они поневоле Должны были выделать себе своеобразную личность; и конечно, никто об этом не пожалеет, когда в этой личности есть такие черты, например, что кавказский солдат на царской службе не считает смерть или победу последнею степенью энергии воина; что он поклянется своему полководцу победить и исполнить клятву хоть бы против неприятеля, вчетверо сильнейшего, потому что он не считает никого сильнее себя, пока оружие у него в руках. Но чем развитее и чем своеобразнее личность кавказского воина, тем важнее для него быть под рукою начальника, который его понимает. Вот отчего, когда разнеслась весть о назначении князя Барятинского командующим нашим корпусом, на всех концах Кавказа старые служивые говорили молодым товарищам: смотрите, «за богом молитва, за Царем служба никогда не пропадают». В то же время, в первый раз от начала горской войны, имам мюридизма, встревоженный общим народным опасением, разослал по племенам объявление, что русские собираются в два года покорить все горы и что теперь настала пора, когда каждый истинный мусульманин должен положить жизнь за веру. Совсем не так думали горцы при назначении прежних главнокомандующих, или, лучше сказать, они вовсе об этом не думали, мало заботясь, посреди своих твердынь, кто начальствует русскими. Но жизнь нередко подтверждает тот опыт, что великим событиям действительно как будто предшествует тень их, которую массы, всегда одаренные дивным инстинктом, уже ощущают, между тем как самые передовые люди еще ничего не видят. Так было при назначении князя Барятинского главнокомандующим. До тех пор мысль о покорении гор мелькала только как возможность, в неопределенно далеком будущем. Когда новый главнокомандующий принял начальство, войска пошли в поход с мыслью, что они делают теперь не одну из бесчисленных экспедиций, но начинают завоевание гор; между тем как тревожное ожидание решительных событий разлилось в непокорном населении. Я не знаю, почему такое общее настроение овладело краем; военная слава князя Барятинского тогда не была еще довольно утверждена, чтобы внушить подобную уверенность; но это было так.

Одновременно со своим назначением князь Барятинский исходатайствовал новое разделение военных командований на Кавказе. До тех пор они существовали в том же виде, как были установлены до мюридизма, отвечая потребностям совсем другой эпохи, когда целью военных действий было только охранение наших пределов или наказание хищных обществ, ничем не связанных между собою. С тех пор племена восточного Кавказа слились в одно политическое тело, и неприятель, окруженный сетью мелких командований, стал сильнее каждого из противопоставленных ему военных начальников, так что дело вышло совсем наоборот: единство со стороны неприятеля и раздробление с нашей. Приступая к решительным действиям, надобно было на каждом самостоятельном военном театре вручить власть самостоятельному начальнику. В августе 1856 года, по естественному делению Кавказа, учреждены 5 командующих войсками, облеченных правами корпусных командиров. Против адыгов западного Кавказа два: с северной стороны гор – командующий войсками правого крыла, с южной – кутаисский генерал-губернатор. Против мюридов восточной группы три: один на северном склоне – командующий войсками левого крыла, которому подчинены Чечня (бывший левый фланг), Владикавказский округ и Кабарда (бывший центр); другой в Дагестане, и ему вверен весь прикаспийский край; третий – на Лезгинской линии, с южной стороны гор, обращенной к Грузии. Деление это было непроизвольное. Каждый из означенных больших отделов очерчен самою природою, имея свои резко отличные климатические и местные условия; особое основание – военное и продовольственное, и перед собою другого неприятеля и отдельный военный театр, который местным войскам нужно было разработать прежде, чем приступить к совокупным действиям.

Главнокомандующий не мог сам вести операций, пока они носили местный характер; исполнение своего плана он должен был предоставить помощникам, от таланта и энергий которых зависела половина успеха. Выбор корпусных командиров для Кавказской войны был еще затруднительнее, чем для европейской, потому что действия их независимее; личность людей была в этом случае делом особой важности. Первым помощником главнокомандующего стал, разумеется, начальник главного штаба армии. Князь Барятинский пригласил на это место генерала Милютина, который, не занимая еще до того времени высоких должностей, приобрел уже общую известность как отличный офицер, как писатель и как творец военной статистики, возведенной им в первый раз в науку. Кроме чрезвычайно трудной должности начальника главного штаба такой разнородной армии, как кавказская, на генерала Милютина было возложено еще приведение в систему нового военного управления Кавказом, которого только главные черты были обозначены учреждением командующих войсками. В военно-административном отношении можно было перечесть почти все годы русского владычества на Кавказе по разным существовавшим в то время учреждениям, выражавшим каждое характер и потребности различной эпохи; между тем на Кавказе, где ведется война местная, даже боевые действия относятся к общей администрации, как приложение к теории. Генерал Милютин развил по идее главнокомандующего новую систему военного управления с такою полнотой и стройностью, которые надолго останутся памятником нынешнему кавказскому начальству. Не оконченная во всех частях еще и доныне по чрезвычайной обширности труда, новая административная система обняла уже главные предметы, положила основание разумному управлению горцами и, распределяя Учреждения по действительным потребностям края, стала заменять живой организацией прежнее единство бюрократизма или произвола, распространенного на разнообразнейшую в мире страну. Основанием и образцом для новой системы послужило управление чеченским народом, устроенное князем Барятинским в бытность его начальником левого фланга и в это время уже оправданное долголетним опытом. Совершение этого истинно государственного труда, в котором генерал Милютин был единственным помощником главнокомандующего, не могли замедлить ни походы, ни другие его бесчисленные занятия. Труды и действия генерала Милютина доставили ему редкое нравственное положение: всеобщее уважение армии и края, без малейшего оттенка мнения.

По плану главнокомандующего, самые обширные и трудные военные действия предстояли командующему войсками левого крыла. На эту должность, вместе с новым разделением Кавказа, был назначен генерал (ныне генерал-адъютант и граф) Евдокимов. Лесистая Чечня была классической страной неудач, чтобы не сказать поражений, которые мы испытывали от горцев; но покорение должно было начаться отсюда; нашим войскам предстояло проникнуть в глубь этой земли в то время, когда мюридизм стоял еще во всей своей силе. При таком условии план главнокомандующего мог состояться только при совершенно безукоризненном исполнении. Здешняя местность была везде местностью ичикеринской и даргинской экспедиций; один неловкий шаг привел бы к тем же результатам; а значительная неудача с нашей стороны, только одна, снова отодвинула бы покорение гор на неопределенное время. Граф Евдокимов исполнил планы главнокомандующего с редким совершенством. Можно сказать положительно, что он ни разу в продолжение трехлетней войны не допустил горцев дать нам дело там, где они хотели или где это могло быть для них выгодным. Совершая предприятия, по-видимому, самые рискованные, граф Евдокимов всегда успевал решить дело маневрами, спокойно кончал предположенные работы и заставлял горские скопища разойтись без боя, что более всего роняло дух в неприятеле. Его система действий, в которой не штык, а топор был главным орудием завоевания, по необходимости обременяла войска чрезмерными трудами и причиняла им такую же убыль от болезней, как прежде от огня; но нравственное последствие для войны той или другой потери совсем неодинаково. Снявши голову, по волосам не плачут, а Кавказ теперь покорен.

В Прикаспийском крае был оставлен прежний командующий войсками генерал-адъютант князь Орбелян, опытный генерал, пользовавшийся доверием и любовью войск. Через год князь Орбелян получил другое назначение и сдал свою должность генерал-адъютанту барону Врангелю, которому досталось окончить дело графа Евдокимова и в последнем походе, под личным предводительством главнокомандующего, нанести смертельные удары мюридизму. Командующим войсками на Лезгинской линии был назначен отважный барон Вревский, сложивший голову в этой войне, и по смерти его молодой, но уже опытный генерал князь Меликов. Я ограничиваю этот обзор предметом сочинения, восточным Кавказом. Выбор и распределение главных начальников, совершенно приноровленное к характеру предстоявших им действий, обеспечивали точное исполнение военного плана главнокомандующего.

Главные усилия были направлены против восточных гор, по причинам, уже изложенным выше. Эта часть Кавказа отрезала наш тыл, постоянно угрожая сообщениям, и в то же время служила мюридизму крепостью, откуда он держал в постоянном волнении покорное мусульманское население. Восточные горы составляли главную опасность и главную препону для русского владычества на кавказском перешейке. Князь Барятинский оставил на западном Кавказе ограниченные силы, достаточные для того, чтоб постепенно разрабатывать доступ в горах и исполнить все приготовительные работы к сроку, когда кончится война на восточном. Затем все наличные силы были двинуты против последнего.

План покорения восточного Кавказа, задуманный князем Барятинским еще задолго до назначения главнокомандующим, был исполнен в три года, слово в слово и черта в черту, как, может быть, еще никогда не исполнялся военный план, что совершенно известно людям, читавшим письма или даже донесения князя, писанные за год и более до событий; со временем эта верность соображений будет доказана историей. План этот в главных чертах, но в огромных размерах был похож на правильную осаду крепости, соединяя все предшествовавшие системы в должной постепенности. Главные средства обороны горцев находились не в середине их земли, но по ее окружности. Пограничная черта была как бруствер, к которому мы подходили открытые, между тем как неприятель сидел уже за сильными местными преградами; на пограничной черте были расположены крепости мюридов; на ней жило население, воспитанное ежечасною войною, состоявшее поголовно из закаленных воинов, обращенных полувековою борьбою в наших личных врагов. Большей части этих препятствий не существовало в глубине гор. Став раз в самых горах, местные преграды уравновешивались Для врага и для нас; заранее устроенных средств обороны там не существовало; население, удаленное от нас и никогда не тревожимое, было гораздо менее воинственно, гораздо менее пропитано ненавистью к нам и более дорожило своим благосостоянием, чем полукочевые абреки пограничных обществ. Главная задача состояла в том, чтобы проложить себе обеспеченный путь в середину гор. Первым условием для успеха такого предприятия был верный выбор пути наступления. Затем оставалось действовать как при осаде: прочно занять подступы к горам, подвигаться вперед методически, сбивая с обеих сторон мешающие нам преграды, твердо стать в самых горах, на избранных пунктах, и тогда перейти к быстрому наступлению всею массою войск, разрывая неприятельскую страну из середины и заставляя пограничную линию пасть без сопротивления. Очевидно, что по самой сущности этой программы завоевание должно было пройти через три периода: период приготовительный для занятия должных подступов, период методической войны в горах и, наконец, период решительного наступления.

Сравнение с осадою крепости выражает только общую идею плана. Исход зависел от верного выбора предметных пунктов и операционных линий, решающих скоро и полно успех предприятия. До тех пор определение непосредственно цели действий составляло камень преткновения в Кавказской войне. Постоянно оказывалось, что занятие пунктов, считаемых решительными, не доставляло никакой пользы и мы сами бросали их. В такой загроможденной местности, как кавказская, этот выбор чрезвычайно труден; но в нем и выказалось уменье полководца.

С тех пор как мюридизм соединил все восточные племена в один народ, горские общества стали частями организма, одинаково чувствовавшим удары, с какой бы стороны они ни наносились; племенная самобытность уже наполовину растаяла в политическом единстве. Подчиненные общей власти, передвигаемые толпами из одной части края в другую для защиты своих пределов, вынужденные меняться произведениями исключительно между собою, потому что подгорный край был заперт для них, горцы отчасти стали уже гражданами одного государства. При таком состоянии общественного быта покорение значительных племен с одной какой-либо стороны должно было отозваться во всех горах, поколебать мужество и уверенность всего населения. Завоевание Дагестана решало нравственно участь Чечни и обратно. Стало быть, выбор пути для наступления зависел главнейше от относительной легкости, с какою можно было совершить вторую часть операции – методическую войну в горах.