Он по-прежнему в кармане пиджака, где я забыл его вчера, так что для начала мне приходится немного пометаться по комнате, слушая его жизнерадостное чириканье.
– Алло?
– Боб?
Это Энди. Мне стоит огромных усилий не застонать.
– Который час?
– Девять тридцать. Ты где?
– Сплю. Какого…
– А мы тебя ждем на оперативном разборе. Когда сможешь быть?
– Я себя паршиво чувствую. Домой пришел в полтретьего. Сейчас скажу… в одиннадцать, пойдет?
– Ну, хотя бы так, – раздраженно бурчит он (но ведь не Энди вчера себе задницу в кустах морозил?). – Приезжай.
«А то хуже будет» произносить не надо, оно и так явственно висит в воздухе. Сверхсекретная служба Ее Величества так и не смогла овладеть парадоксальной концепцией гибкого графика и умением выстраивать разумное расписание.
Неуклюже ковыляю в туалет, мочусь и смотрю на тонкий слой черной плесени на окне. Я дома один, все остальные ушли – кто на работу, а кто и вообще. (На работу – это Пинки и Брейн, а вообще, в смысле, к чертовой матери, – это Мэйри.) Потом беру свою дряхлую зубную щетку и исполняю ежеутренний ритуал. Ну хоть вода горячая есть. На кухне внизу я засыпаю в кофейник ядреный помол и ставлю на конфорку. Думаю, смогу добраться в Прачечную к одиннадцати, и все равно еще остается время проснуться. Там мне нужно быть собранным. Хорошо прошла вчерашняя операция или не очень? И вот теперь, когда уже ничего не поделаешь, я вспоминаю про диски.
Безымянный ужас – это нормально, когда ты развалился перед телевизором и смотришь жесткий боевичок, но, если залить его за пятнадцать минут половиной пинты невероятно крепкого черного кофе, кишки от него завязываются узлом. В голове пролетают кошмарные сценарии, выстроившись клином в порядке нарастания жути: письменный выговор с занесением в личное дело; судебное преследование за незаконный обыск, разрешение на который магическим образом испарилось; и самое страшное – вернусь домой и опять увижу Мэйри на диване в гостиной. Так, это вычеркнуть: мимолетная печаль уступает место более глубокому чувству облегчения, приправленного ноткой одиночества. Одиночество далекого близкого шпиона? Черт, нужно привести голову в порядок. Я же не Джеймс Бонд, которого роковая красотка из КГБ ждет в каждом гостиничном номере. Это первое, что тебе вколачивают в Столичной прачечной и химчистке («Чистим чище, чем дочиста!»): жизнь – не шпионский фильм, в работе нет никакой романтики, да и вообще ничего особенно увлекательного. Особенно когда приходится яйца морозить в корпоративных кустах под дождем и в двенадцатом часу ночи.
Иногда я даже жалею, что упустил возможность выучиться на бухгалтера. Жизнь была бы гораздо проще, если бы я поверил в золотые горы, которые обещали рекрутеры при очередном обходе университетских аудиторий… Но деньги мне нужны, и может быть, они даже когда-нибудь поручат мне сделать что-то интересное. А пока что я сижу на этой работе, потому что все альтернативы намного хуже.
Поэтому я еду на работу.
Лондонская подземка славится тем, что явно не верит, что у людей могут быть почки или кишки. Немногим известно, что на станции «Морнингтон-Кресент» есть ровно одна общественная уборная. Никаких указателей, никаких особых знаков: если спросите о ней у дежурных, они только качают головами, но уборная там есть, потому что мы ее затребовали.
По пурпурной ветке я еду до «Юстон-сквер» – в тесном и дребезжащем загончике вместе со стадом унылых пассажиров – и пересаживаюсь на Северную линию. На следующей станции выхожу, взбираюсь по лестнице, ныряю в мужской туалет и направляюсь к дальней кабинке в правом ряду. Стоит потянуть ручку смыва – но не вниз, а вверх, – как задняя стена открывается, словно большая толстая дверь (там ведь трубы, стояк), и я оказываюсь в вестибюле. Все это немного похоже на низкобюджетный ремейк какого-нибудь голливудского шпионского триллера шестидесятых. Несколько месяцев назад я спросил Бориса, зачем мы вообще все это настроили, но он только хмыкнул и посоветовал уточнить у Энглтона, что в переводе означает «Иди в задницу».
Стена смыкается у меня за спиной, и невидимый соленоид открывает защелку на дверце кабинки: туалетный монстр сожрал еще одну жертву. Я кладу руку в сканер, забираю свой бейдж из лунки рядом с ним и переступаю красную полосу у порога. Обычный рабочий день в Столичной прачечной и химчистке, известной применением лучших чистящих агентов правительства.
И угадайте, кто сегодня попал в кипяток?
Первая остановка: мой кабинет. Если его, конечно, можно назвать кабинетом – это что-то вроде ниши между рядом металлических локеров и чередой престарелых картотечных шкафчиков, в которую административно-хозяйственные гномики втиснули письменный стол из ДСП и компьютерное кресло со сломанной пневматической стойкой. Я бросаю пальто и пиджак на спинку, и мой терминал тут же свистит: НОВАЯ ПОЧТА. Невероятно, Шерлок! У меня всегда полно новых сообщений. Это мой личный закон мироздания: если у меня затихнет почтовый ящик, значит, со вселенной приключилось нечто ужасное, или я умер и попал в бюрократический ад. (Я сам уже из сетевого поколения, а вот некоторые местные служаки до сих пор требуют, чтобы секретари им все распечатывали, а ответы диктуют машинисткам.) На столе стоит холодная, грязная чашка с молоком, в которое долили кофе – Марция опять перестаралась. Над одной из клавиатур укоризненно желтеет стикер: СОВЕЩАНИЕ 9:30 GMT КОМНАТА B4. Проклятие! Как же я забыл?