— Налей пива, корчмарь… — Голос чужеземца был холоднее стужи, которую тот пустил внутрь помещения вместе с собой.

Корчмарь, ничего не ответив, скрылся в чулане за прилавком. Завьюженный с приходом гостя снег уже осел у порога и тут же оказался утоптан следующим посетителем до этого полностью пустовавшей корчмы.

— Ну, чего расходились, а? Коровник вам тут или чего? — ворчала старая подавальщица и с недовольным выражением лица прижимала дверь, чтобы как можно плотнее закрыть ее. Лишь вьюга на улице попыталась что-то ответить через небольшую щель протяжным завыванием, но тут же умолкла, когда прогалина усилиями старухи все-таки исчезла.

— Холодно как в аду, — заключил тот, что вошел следом за первым и оперся на прилавок. Содержимое его носа тут же оказалось на полу усилием грузного выдоха — палец оставил влажный след на деревянном почерневшем дереве.

— Как в аду? — спросил первый, уставившись во что-то перед собой, видимое только ему. — Я слыхал, что там свирепствует пламя…

— Чепуха! Кто ж от жары-то больно изнемогает, а? Вот от холода… От холода и копыта откинуть можно, как пить дать! А тот, кто сказы эти про адское пламя выдумал, — пусть место себе одно там отморозит.

— Будь по-твоему. — Человек наконец повернулся и бросил взгляд из-под капюшона, показав два разных по цвету глаза — голубой и янтарный.

Неверующий расширил зенки, пошатнулся, а затем попятился к выходу, по пути спотыкаясь о расставленные в разных местах табуреты, по-видимому, мешавшие несколькими минутами ранее протирать полы. Дверь на улицу вновь распахнулась, запустив внутрь еще сотни снежинок, половина из которых растаяла еще прежде, чем долетела до пола. Подавальщица в который раз заворчала и принялась проделывать уже знакомое действие.

— Нет пива! — Корчмарь вышел из чулана и облокотился на прилавок. — Закончилось. Мёд есть. Надо?

Странник снял капюшон и вцепился взглядом в измученное морщинами лицо северянина.

— Неси. Я к огню сяду. Туда. — Он повернул голову в сторону стола, что стоял ближе остальных к очагу в центре зала.

Корчмарь пристально посмотрел в ответ, давая понять, что выпивку принесет, но путника здесь не жалуют и ему поскорее бы убраться восвояси. Гость едва заметно кивнул головой и двинулся к выбранному месту.

Еще на ходу странник снял успевший отсыреть плащ и, оказавшись возле стола, кинул его на самый край. Затем расстегнул ремень на груди, опустив ножны на кучу бесформенной сейчас мокрой ткани — из твердой кожи виднелась рукоять меча, что была в виде обнаженной девы, держащей над головой миниатюрное солнце.

Огонь трещал в очаге, подкидывая искры высоко вверх, а затем пытался дотянуться до каждого выброшенного ввысь чада, словно жалея о проделанном поступке. Игра, которую пламя, по обыкновению, затеяло само с собой, стала интересна и страннику. Он снял перчатки, и его ладони нависли над горящими поленьями, наполняя бегущую по венам кровь теплом.

Снаружи продолжала гудеть метель, не оставляя ни единого шанса на спасение заблудшим в эту непогоду путникам. Старая подавальщица не уставала шоркать ногами по плохо промытому полу, бродя по помещению с какой-то понятной только ей целью, а корчмарь уже собственноручно нес выпивку гостю.

Вся голова северянина была гладко выбрита, а из затылка к земле, достигая самого его пояса, тянулся длинный заплетенный хвост — сухие рыжие волосы вперемешку с седыми торчали из косы в разные стороны. Борода корчмаря пушилась на подбородке, а размерами он превосходил странника и в росте, и в ширине плеч.

— Три сетима, — буркнул он, поставив кубок перед гостем, и нахмурил брови.

Странник поднял взгляд с огня, достал монеты и положил на край стола.