Зарубежная карьера Сайнхо сложилась очень удачно. Обосновавшись в Вене, она очень быстро освоила эстетические каноны новой импровизационной музыки, выступала и записывалась со многими известными музыкантами: Петером Ковальдом, Званом Паркером, Недом Ро-тенбергом, Бучем Моррисом, Андреасом Волленвайдером, Ирене Беккер, Вернером Люди, Кан Те Хваном, Шелли Хирш, Владимиром Тарасовым, Яном Гарбареком, Триллоком Гурту, Кристианом Мутшпилем, Ирен Швайцер, Жоэль Леандр, — выпустила несколько сольных альбомов. Из всех экс-советских музыкантов нового джаза Сайнхо достигает наибольшего авторитета и признания за рубежом. При этом она не ограничивается чисто музыкальной концертной деятельностью, участвуя в фестивалях саунд-поэзии, экспериментальных театральных постановках (метеорит-опера «Tunguska-Guska», работы для Цюрихского театра «Coprinus» и венского «Theater des Augenblicks»), выпускает книги стихов и публицистики.
С 1992 года намечается очень интересный и очень важный поворот Сайнхо от традиционной для новой импровизационной музыки формально отрицательной эстетики Дерека Бейли к электронно-песенному жанру. По сути это означало, что язык новой импровизационной музыки становится для Сайнхо одним из возможных языков, языком культурного меньшинства, освоиться с которым оказалось для нее делом не таким уж сложным.
То, что авангард легко смыкается с архаикой, давно стало уже общим местом, трюизмом. Сайнхо удалось легко найти баланс между подражательностью и своим, то есть вписаться в общеевропейский контекст импровизационной «нонконформистской» музыки, с ее пафосом протеста против поп-культуры. (Можно было бы продолжать в том же духе — как делал до самой своей смерти Дерек Бейли или продолжает без малейших изменений делать вот уже несколько десятилетий Эван Паркер, — к тому же и ситуация этому очень благоприятствовала.
Если идиомы европейской музыки — джаз, попса и т. п. — воспринимались «свободными импровизаторами» и их поклонниками как банальности, которых следует избегать любой ценой, то обороты чужих, далеких музыкальных культур, взятые вне их контекста, воспринимались совсем по-иному. А Сайнхо как раз и является специалистом по архаическим песнопениям, или шире — вокальным практикам народов Сибири и российского Дальнего Востока. Вообще, и в Европе, Америке, и в России наметилось сращивание аудитории, ориентированной на новую импровизационную музыку, экспериментальную электронику с аудиторией, устремленной к этномузыке, ввиду схожей культурной мотивации и ценностной ориентации: антиглобализм, протест-отказ, маргинальность, бегство от традиционных «гуманистических» ценностей, «демократии», попсы в любом ее проявлении. Собственно говоря, этот протест породил этномоду в одежде, музыке, кино и т. д.
Однако кредит доверия публики, как бы энергетический допинг, аванс, с одной стороны, и привычка преодолевать препятствия, осваивать новые культурно-энергетические пространства, языки — с другой, подтолкнули Сайнхо к экспериментам с электронной музыкой. Ленинградский музыкальный критик и организатор новомузыкальных событий Александр Кан лет 20 назад говорил, что наша импровизационно-новоджазовая музыка генетически связана не с джазом, а с роком. Продолжая его, я бы добавил, что и современная электронная музыка в значительной степени генетически связана с роком как энергетически насыщенной интенсивной протестной музыкой, не имеющей целью комфорт, увеселение. Для Сайнхо очень важен план содержания, поэтому весьма естественно обращение к жанру песни или даже музыкальной сказки, при сохранении ею всего багажа техник, наработанных в области новой импровизационной музыки. Такова судьба фри-джаза в эпоху, когда, по словам Гаса Ван Сента, модно быть нормальным, когда дизайн и реклама выжимают до полной неспособности к творчеству и сотворчеству.
Пожалуй, первым экспериментом Сайнхо в этом направлении следует признать сотрудничество с пионером эйсид-джаза Иваном Соколовским уже в 1992-м. Возможно, к этому ее подтолкнули успешные работы Соколовского с тувинским рок-певцом и гитаристом Альбертом Кувезиным из группы «Ят-ха».
В 1997-м с перкуссионистом Михаилом Жуковым она записывает компакт-диск «Time Out»; с Недом Ротенбергом, Роберто Коломбо, Максимом Шапошниковым и Германном Поповым — «Stepmother City» (2000); с Тони Боуэрсом (Tony Bowers) — «Who Stole The Sky?» (2003); в 2004-м — выступает в Мёрсе, в январе 2005-го возобновляет сотрудничество с Иваном Соколовским и со мной.
В 2006-м Сайнхо реализует еще более повествовательный проект — музыкальную сказку «Аржаана», текст которой она написала и опубликовала 20 лет назад. Мне эта сказка напомнила старинные советские диафильмы со сказками народов СССР. Интересно, что музыкально она полистилистическая: от фри-джазовой «Чумы» с аккордеонисткой Эвелиной Петровой до тувинской самбы, и в этом не ощущается какого-то насилия над жанром.
Мне представляется, что для самой Сайнхо не так уж важно и принципиально само по себе, чем она занимается — фри-джазом или эстрадной песней. Важен контекст, важно сообщение, которое можно передать посредством музыки или любой другой художественной активности. Форма этого сообщения варьируется в зависимости от аудитории. С аудиторией следует говорить на том языке, который она способна воспринимать. К тому же следует учитывать, что песня — это самый главный жанр в тувинской музыке.
В последнее время наиболее важной для живущей на Западе Сайнхо становится тема современных коммуникаций. Аберрации астрально-алхимических миров традиционного для Тувы менталитета с цифровым миром современной технотронной цивилизации. Цивилизации, находящиеся под влиянием буддизма, легко осваивают современные цифровые технологии. Признаюсь — несмотря на то, что я впервые попробовал работать с компьютером более 30 лет назад, в концертной практике сам стал использовать ноутбук именно под влиянием Сайнхо, а затем и другие электронные устройства… в сочетании с башкирским кураем.
Для Сайнхо нет барьеров, освоение любых технологических новшеств происходит стремительно, но без зацикливания на них. Те или иные идиомы, технологии не закабаляют ее, она на них не фиксируется, что само по себе очень редко случается в современной художественной практике. Возможно, это связано с особенностями восприятия времени тувинцами, когда оно измеряется не часами-минутами, а событиями. В планах у нее — видеофильмы с использованием самых современных средств коммуникации, как темы, спектакли с масками мистерии Цам.
В современной культуре ее сейчас привлекает высокая интенсивность, психоделические сверхскорости. В музыкантах же всегда — нетрадиционность, непредсказуемость и жесткость, «лица необщее выражение»…
Мне представляется, что наиболее важной чертой Сайнхо является способность к преодолению стилистических разграничений, например, отрицательной эстетики новой импровизационной музыки, вообще любого ограничительно-ретроградного традиционализма. Сайнхо на протяжении ряда лет привозит австрийских, немецких, швейцарских и американских новоджазовых музыкантов в Россию, выполняя огромную просветительскую работу и для российской сцены, и особенно — для Сибири. Для нее не существует конфликта между традиционным и новым джазом. Она уже бесконечно выше all that jazz…
Немо и Чавынчак
В течение недели я узнал о смерти двух своих тувинских друзей — музыканта Александра Чавынчака и видеожурналиста Немо. Если к известию о Саше Чавын-чаке я был внутренне подготовлен (он был давно и тяжело болен), то звонок Сайнхо из Вены с сообщением о смерти Немо застал меня врасплох.
Познакомился с этими необыкновенными людьми я в разное время и при совершенно различных обстоятельствах. С Сашей Чавынчаком мы встретились в середине 90-х, уже точно не могу припомнить, кто нас познакомил. Мы попробовали поимпровизировать на моем дне рождения в галерее «Spider & Mouse» («Паук и мышь») Марины Перчихиной, позднее, в «Салоне Всех Муз Анны Коротковой», к нам присоединился другой тувинский певец — Байлан, приятель Чавынчака. Саша поразил меня своеобразными и очень глубокими представлениями о тувинской музыке. Для него очень важно было отделить ее от всей внешней экзотики, от расхожего штампа, что вся тувинская музыка сводится прежде всего к горловому пению. Он много и интересно рассказывал (несмотря на слабое владение русским языком тогда) об особенностях различных музыкальных диалектов тувинской музыки, об отличиях и сходствах с монгольской музыкой, экспериментировал, соединяя тувинскую музыку, пение с джазом, блюзом, роком. Играл он свою музыку преимущественно на совершенно современном инструменте — на электрогитаре.
Помню, что жилось тогда ему в Москве трудно: каких-то надежных заработков не было. Я предложил ему разделить свою работу — занятия с танцовщиками в «Классе экспрессивной пластики» Геннадия Абрамова. Саша нередко просто просил помочь деньгами, и делал это с такой смущенной детской улыбкой, что отказать ему было невозможно.
Собирался записываться со мной, ехать вместе на какой-то джазовый фестиваль в Казани. В Москве Саша принимал участие в самых разных проектах, даже пел под мой аккомпанемент на поэтических мероприятиях «Крымского клуба» Игоря Сида в культурном центре «Феникс», участвовал в «Yellow Party» бурятской художницы Ирины Балдано в «Третьем Пути», репетировал с перкуссионистом Михаилом Жуковым.
Потом пришла новость, что Саша умер от рака желудка. Мордовские и татарские друзья его успокаивали меня, мол, скорее всего это магический (шаманский) ход, попытка обмануть Смерть, как бы спрятаться от нее, ввести ее в заблуждение, распространив ложный слух о своей мнимой смерти. Возможно, этот трюк отчасти сработал!
В 2005 году, когда я вместе с Сайнхо приехал в Туву на фестиваль Устуу-Хурээ, на ступеньках крыльца у входа в Министерство культуры и национальной политики Тувы в Кызыле ко мне подошел весьма жизнерадостный человек с маленькой видеокамерой и штативом, который неожиданно обратился ко мне: «Привет, Летов! Ты к нам из Америки приехал?» Оказалось, что это — приятель Саши Чавынчака — Немо (Александр Сат). В Америке я в последний раз был в 2001-м, так что поначалу весьма удивился, но впоследствии понял, что тувинцы зачастую очень по-особенному воспринимают временные последовательности. Приходит на ум Кант с его постулатом о том, что время и пространство — лишь условия восприятия человеком реальности. Немо немедленно установил штатив, камеру и взял у меня видеоинтервью, похвалив мою тибетскую рубашку из крученого шелка и шапочку, сшитую Ириной Балдано.