Надька сумасшедшая. И смешная. Видит жизнь, знает жизнь, причем не с лучшей стороны, а зло ищет в мистике. Наташа давно перестала обращать внимание на то, что творится вокруг, но она помнила, что было раньше, она прислушивалась к рассказам Нади и болтовне покупателей, она иногда смотрела телевизор. Возможно, Надя права, возможно, так, как сейчас живет Наташа, действительно проще жить. Но искать зло в мистике — бессмысленно. Мистическое зло — лишь миф, придуманный людьми для оправдания своих поступков. Зло не живет само по себе, ему нужны тела, нужны сердца, нужны души; оно не самостоятельно, оно — часть человека и только человека. Бесполезно и глупо искать зло в дьяволе и вампирах, в ночах полнолуний, в черной энергии, в страшных чудовищах, в повелениях свыше. Зло нужно искать в людях, как бы они от него ни открещивались, и никто им его не дал, они породили его сами. Искать в тех, кто взрывал дома, кто в ее стране использовал язык не как средство общения, а как средство подавления, в тех, чьи преступления узаконены, в тех, кто убивает чужими руками и в тех, кто просто убивает, в тех, кто несколько лет назад убил ее одноклассницу из-за золотой цепочки, и в том, кто недавно в соседнем дворе перерезал горло двум школьницам просто так, в тех, кто уродует могилы — множество разновидностей зла и страшнее всего то зло, которое выдают за добро. Калечат жизни и называют это законом. Приносят людям страдания и называют это мужеством. Расширяют кладбища и называют это дорогой к вере. А мистика — это для детей, потому что она не так страшна, как истинное людское зло, и уж Надето следовало это знать. Нет, Наташа не пойдет на дорогу, не будет смотреть на столбы. Если что и происходит на этой дороге, то по естественным причинам.

По дороге проехала машина. Свет фар скользнул по асфальту, сделав его на мгновение иллюзорно блестящим, влажным. Ровный звук мотора нарастал, нарастал, потом машина мелькнула в прорехе платанов, подпрыгнула на одной из выбоин, и звук начал спадать. Машина проехала. Из подъезда выскользнула темная тень — Дик. Наташа свистнула ему, и пес гавкнул в ответ, потом развернулся и исчез в ночи.

Усмехнувшись, Наташа ушла с балкона. Все, хватит! Сейчас она поест, может быть, подождет Пашку и ляжет спать. А завтра начнет думать о других вещах

В эту ночь Паша домой не пришел.

Не пришел он и утром, и, обзвонив всех его друзей, Наташа ушла на работу злая, растерянная и немного испуганная. И раньше бывало раз или два, что муж не ночевал дома, но он всегда отзванивался и утром уже возвращался. Но теперь его не было, и, выбегая в подходящие моменты из павильона к телефону-автомату, Наташа с растущим беспокойством и столь же быстро растущей злостью слушала бесконечные, раздражающие своей безнадежностью гудки. Рабочий день пошел насмарку, цифры путались в голове, о выбитых чеках даже страшно было подумать. Под конец она нечаянно разбила бутылку «Херсонеса» и порезала осколками руку, что, разумеется, не улучшило ее настроения.

Возвращалась, как обычно, в половине одиннадцатого, и еще издалека с облегчением увидела свет в своем кухонном окне и «копейку», печально стоящую напротив подъезда. Страх исчез бесследно, зато злость сразу возросла вдвое. Уже неторопливо поднимаясь по лестнице на четвертый этаж, она не пыталась взять себя в руки, позволяя злости расти так, как ей того захочется.

Пашка вышел в коридор не сразу, и Наташа успела снять босоножки, швырнуть в угол сумку и заколоть волосы, прежде чем услышала его шаги. Запоздало испугавшись бушевавшей внутри ярости, она опустила глаза, чтобы он не увидел, что в них.

— Чего так рано?

По голосу она поняла, что Паша стоит прямо перед ней, и сказала, не поднимая головы:

— Зато ты, я смотрю, вовремя.

— Да ладно, Наташ, столько дел навалилось, туда-сюда летал, в соседний город пришлось смотаться, так что звонить — ну… сама понимаешь… — примирительно забубнил Паша, но его тон постепенно менялся, приобретая обиженно-наступательный оттенок. — Блин, я так намотался, ну просто… Да еще и тачку что-то клинит! Малыш, у нас че, пожрать ничего нет? А то я сунулся в холодильник…

Она его ударила.

Она не ожидала этого и совсем не хотела делать, но правая рука решила за нее, резко метнувшись вперед в хлестком ударе, и кожу на ладони мгновенно ожгло огнем — удар оказался очень крепким, а Пашкина щека была отнюдь не из пуха — крепкая, твердая, щетинистая.

Вначале она подумала, что сейчас Пашка даст ей сдачи или вовсе порешит — подобной ситуации никогда раньше не возникало — шутливые шлепки и дружеские подзатыльники не в счет. Потом Наташа испугалась: уж не убила ли она его, потому что Паша выглядел как человек, которого от сердечного приступа отделяют доли секунды.

— Паш, ты что? — неуверенно спросила она, растирая ладонь. — Пашик?

Паша с шипением выпустил воздух сквозь сжатые зубы, словно закипая изнутри. На его щеке, куда пришелся удар, горело яркое пятно, кожа же вокруг была белой, как молоко, утратив обычный смугловатый оттенок.

— Пашик, прости меня! — воскликнула Наташа, кидаясь мужу на шею, тряся его и теребя, гладя по лицу и целуя. — Пашик, ну прости! Я не хотела. Само получилось. Пашик, ну не злись! Сейчас я тебе ужин сделаю. Ну?! Ну, нечаянно я, ну!

Паша издал сдавленный хрип, будто вместо кающихся рук вокруг него обвился питон, и неловко обнял жену.

— Я работал, — сказал он голосом обиженного ребенка. — Пахал, как каторжный, думал — приду домой, жена встретит, накормит, а она мне по морде! А я ей денег принес.

Он высвободил одну руку, взял с тумбочки пачку денег и, раздвинув веером, протянул Наташе. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять: денег немного и хватит их ненадолго, но хорошо, что вообще что-то есть. Продолжая прижиматься к мужу, Наташа взяла у него деньги.