Глава 1

Обычно раннее детство вспоминается смутно. Из тумана памяти проступают неясные очертания лиц, а события кажутся странными и нелогичными, как во сне. Но мое первое детское воспоминание — очень яркое, будто добавили цвета и резкости в картинку, усилили звук и обострили запахи. Вот я сижу на кровати, застеленной ослепительно белой простыней. За большими окнами в рамах с облупившейся краской шелестит зеленая листва. Ветви дерева глухо постукивают в стекло, а на коричневом кафеле пола играют солнечные блики. Я держу старого плюшевого зайца. Его мне только что дала женщина в белом халате. У нее добрая улыбка и глаза как блюдца, за толстыми стеклами очков. Она то просит показать ей язык, то рассматривает мои ладони и ступни, то мягко трогает за запястье и задумчиво шевелит губами. Еще одна женщина моет пол, что-то рассеянно напевая под нос. Вдруг из коридора доносятся крики и тяжелая поступь быстрых шагов. Дверь распахивается и бьётся о стену с такой силой, что кусок штукатурки падает и пыльно разбивается о влажный пол.

На пороге высокий мужчина, всклокоченный и худой. Его взгляд, полный страдания, лихорадочно мечется по комнате и останавливается на мне. Я помню этот пугающий взгляд и чувствую, как дрожь пробегает по телу. Страшный человек с хрипом бросается вперед. Женщина в очках хватает меня и прикрывает собой, другая пытается преградить безумцу путь. Появляются еще люди: пара мужчин в зеленой униформе и совсем молоденькая медсестра, которая визжит что-то невнятное. Сумасшедшего хватают и волокут назад в коридор. Тот отчаянно сопротивляется и хрипит проклятия. В последнем бешеном порыве сумасшедший кричит, выплевывая каждое слово с каплями слюны: “Он монстр! Он убил свою мать! Он и вас убьёт! Да послушайте же! Вы ничего не понимаете! Его надо изолировать! Нет! Его надо уничтожить!”. Я до сих пор слышу отчаянные вопли моего отца. Помню каждое слово. В мельчайших деталях вижу мутные, в красных венках глаза, словно было только вчера, а не одиннадцать лет назад. И это воспоминание — все, что знаю об отце. Он умер через три месяца в психиатрической лечебнице. Так мне сказали потом. Маму не помню вообще.

Глава 2

Ведут в школу, как малолетку. А ведь мне четырнадцать, мог бы и сам разобраться. Просто в обычную школу ходить не доводилось. Жил и учился по детским домам с такими же сиротами и детьми из неблагополучных семей. С нормальными детьми, у которых мамы и папы, куча личного барахла, карманные деньги на кино и мороженое, солнечные каникулы на морском берегу — с такими практически не общался. В детском доме Зауральска, куда меня занесло на этот раз, всего один класс начальной школы. Поэтому с сегодняшнего дня я новичок в стаде избалованных придурков. Мало того, что настроение с самого утра паршивое, а тут еще директор, Юрий Михайлович, ведет чуть ли не за ручку у всех на глазах и щебечет, не заткнешь. Вообще он мужик, кажется, неплохой. Хотя, что можно сказать о человеке за три дня знакомства? Поживем — увидим. Внешность у него очень колоритная: борода, как говорят, окладистая, и русые волосы, густые и длинные, почти до плеч. Ему бы майку с черепами да глаза подвести черным, неплохой байкер получится.

Он все пытается подбодрить, и не понимает, что нагнетает и делает только хуже.

— Это замечательная школа! Тебе обязательно понравится! Все наши ребята довольны. И друзья у тебя будут.

“Вот это вряд ли…” — подумал я. Вслух же промычал:

— Мм-м… да, конечно.

— Я уже договорился с Оксаной Николаевной. Тебя записали в 8-Г.

— Здорово… значит буду “Гэшкой”, - без энтузиазма ответил я.

Директор наконец-то оставил попытки меня разговорить. Все эти социальные работники сначала милые до приторности, и чем милее вначале, тем бóльшими сволочами оказываются впоследствии.

Но, честно говоря, злился я сейчас больше на себя, и ни директор, ни новая школа тут ни при чем. А все потому, что ноябрь — самый неурожайный на чувства месяц, и я уже которой день сижу на вынужденной диете. А когда голодный, контролировать себя невероятно сложно. Надеюсь, директор не заметил, что мои волосы за последние пять минут посветлели, а глаза поменяли цвет с темно-синего на серый. Усилием воли я попытался прекратить это безобразие. Теперь голова трещит, будто в ней кто-то бильярдные шары гоняет.

Пока дулся на директора, на себя и на весь мир, мы миновали грязный переулок между потертыми жилыми домами, и вышли к территории школы, огороженной металлической сеткой. Школа, как и все здания в этом городе, с виду серая трехэтажная коробка с плоской крышей и большими тусклыми окнами в черных рамах. С правой стороны безлюдное крыльцо с навесом и широкими лестницами. Метрах в тридцати от крыльца большим вонючим озером раскинулся котлован, наполовину заполненный мутной коричневой жижей. Из воды торчат разнокалиберные сваи, а по берегам груды строительного мусора.

Тоже, поди, строили-строили и наконец… недосторили.

В Горянке та же история. Хотели новый спортзал и столовку для сирот отгрохать, а получилась помойка посреди жилого квартала. Зато у пацанов новое развлечение — катание по котловану на плоту. Они его из подручных средств сколотили. Очень интересное занятие — копаться в грязи…

За котлованом виднелось здание школьной теплицы, окутанное буйной зеленью. Из-за его пристройки вышла маленькая пухлая женщина в белом пальто и светлых туфлях. Она начала обходить котлован, направляясь в сторону школы по узкой тропинке, протоптанной в земле. Несколько раз она поскальзывалась на раскисшей слякоти и почти падала, но в последний миг опять находила точку опоры, балансируя широко расставленными руками. Зрелище, как в шапито. Я бы с удовольствием и дальше смотрел на это бесплатное представление. Падение в грязь белого пальто было вопросом времени. Но директор уже скрылся за углом школы, и пришлось его догонять. Танцующая в грязи женщина пропала из виду.

Со двора школа выглядела куда оживленнее. Дети разных возрастов сновали, как муравьи, стекаясь с разных сторон к небольшому крыльцу запасного выхода. Мимо проскользнула цепочка мелюзги. Все в спортивной форме, видимо, торопятся к стадиону на физру.