Слышать свой голос в этом тихом, изящном самолете было необычно.

— Ты заговорила! Я рад. Думал, возможно, ты заболела. Может, все-таки выпьешь кока-колы?

— Зачем вам это? — повторила Стиви свой вопрос.

— Ты имеешь в виду: зачем мне возвращать тебя в Эллингэмскую академию на личном самолете?

«Да, самодовольная скотина, именно это я, конечно же, и имею в виду».

— В общем… — сказал Эдвард Кинг, кладя телефон во внутренний карман пиджака, — я думаю, твое место там.

— Значит, такую услугу вы можете оказать кому угодно? — спросила она.

— Нет, — с легкой усмешкой ответил он, — конечно же, нет. Я знаю, Стиви, ты очень умна. И ценю. Знаешь что? Возьму-ка я, пожалуй, пакетик этих чипсов. Я ем их только в самолетах. Сам не знаю, почему… Но один пакетик…

Стиви увидела, что он обратно вытащил корзину и внимательно изучил ее содержимое с радостной, тренированной увлеченностью политика, которому приходится изображать интерес ко всему, что преподносят на его пути люди: к пирожным и ужинам в складчину, к презентациям детей и стариков, к церемониям для тех, с кем он совершенно незнаком. Профессиональная улыбка, строгое понимание того, когда взять паузу, а когда перебить другого оратора, чтобы вновь переключить интерес на себя, умение делать все это так естественно и свободно, что, когда из такого человека сочится этот яд, все говорят: «Ну какой милый, простой парень; любит чипсы, как и все остальные».

Поэтому она подождет. И ничего не скажет. Стиви устроилась удобнее в кресле, которое приняло ее, потому что было дорогим и принимало все, что навязывал ему тот, кто в нем сидел.

— Звучит необычно, — произнес Эдвард Кинг, вынимая из корзины зеленый пакетик, — вкус маринованного огурца с укропом. Удивительно вкусно.

Он распечатал пакетик и вытащил своими длинными пальцами пластинку картофеля. Его ладони так напомнили Стиви руки Дэвида, что у нее по коже поползли мурашки. Длинные и элегантные. Руки, которые идеально ложатся на шею.

— Первая причина того, что я лично везу тебя в Эллингэмскую академию, — сказал он, когда положил пластинку в рот и начал жевать, — заключается в том, что ты проделала исключительную работу, разобравшись, что случилось с Хейзом Мейджором. Я отец, Стиви. Мой сын тоже учится в этой школе, и я переживаю, как все остальные.

«Так переживаешь, что сын, вместо того чтобы претендовать на родство с тобой, заявил, что ты умер».

— Стало быть, вот так, — добавил он, — и, поскольку ты справилась с этой задачей, мне от тебя кое-что понадобится. Я нуждаюсь в твоей помощи.

Из небольшого вентиляционного отверстия в стене лился прохладный воздух. Стиви вдохнула, вобрав в себя его поток.

— Знаю, знаю, ты не хочешь мне помогать. Я кое-что слышал о тех фокусах, которые ты проделала с местным волонтерским офисом. Изменила телефонные номера, в итоге все бросились звонить в сеть океанариумов «СиУорлд» и магазин «Эмерикен Герл» со всеми его куклами. По правде говоря, получилось очень смешно. Я не имею ничего против. Так веселее жить. Но при этом знаю, что тебе не захочется делать ничего для продвижения моих политических интересов, потому что мы… придерживаемся разных позиций.

Он был все такой же вежливый, очаровательный и раскованный, все так же следил за речью. Но при этом смотрел на нее, и она видела на его лице то же зловеще-игривое выражение, что и у Дэвида. Да, Стиви действительно сделала то, о чем он говорил, хотя в действительности никогда не думала, что это до него дойдет. Сидевший перед ней сенатор — человек, хотевший стать президентом, — знал, что Стиви играла в игры с его избирательной кампанией. От этой мысли ей стало неуютно.

— То, что мне от тебя требуется, — продолжал он, — ты сделаешь с превеликим удовольствием. Здесь наши позиции не расходятся.

Он положил в рот еще одну пластинку картофеля, самолет на мгновение ухнул куда-то вниз, и Стиви схватилась за сиденье.