И приказал открыть позолоченные ящики. Страшный смрад разнесся оттуда, и самый неприятный вид предстал перед их глазами. “Это подобие людей, одетых в дорогие и блестящие одежды, гордых своей славой и могуществом, внутри же смрадных, подобно трупу, по причине своих дурных дел”, – сказал царь. После этого он велел открыть ящики, вымазанные смолой и асфальтом. Тогда прекрасный вид предстал всем присутствующим и кругом разлилось благовоние. Царь обратился к ним и сказал: “Знаете ли, кому подобны эти ящики? Бедным, одетым в убогие одежды. Видя их внешность, вы сочли унизительным для меня преклониться пред ними, а я, познав сердечными очами благородство и красоту душ их, почел для себя за честь прикоснуться к ним и счел их выше царского венца и царской пурпуровой одежды”. Пристыдив их таким образом, он научил их не судить по внешнему виду о достоинстве человека, но обращать внимание на духовную его сторону» (гл. 6).

Далее Варлаам изложил принцу Священную историю от сотворения мира и до воскресения Христова, поведал о бессмертии души и Страшном суде; есть и там один индо-буддийский мотив кармического воздаяния, хотя и в русле христианского вероучения: «Здешняя земная жизнь – жизнь деяний, будущая же – жизнь воздаяний за деяния» (гл. 8). «Предстоит награда или наказание за здешние дела и… будет принято во внимание не только доброе или дурное дело, но и предстоит возмездие и за слово, и за помыслы» (гл. 9). После этого Дамаскин приводит замечательную… кавказскую притчу об охотнике и соловье (см. гл. 10), которую мы здесь не цитируем ввиду ее неиндийского происхождения, и просвещение Иоасафа продолжается словом о крещении и о том, какую после этого следует вести жизнь, о спасительной роли покаяния, причем приводится и знаменитая притча о блудном сыне (см. гл. 11), как уже знает читатель, все того же общего индоевропейского (или, если угодно, индо-еврейского) корня. Рассказал о мучениках, о блаженных пустынниках, общежительных монахах. И потом поведал индийскому царевичу притчу, как установлено нами, из «Самьюктаратнапитака-сутры». Сравните оба текста; текст Дамаскина берем больше, ибо он начинает с предисловия о ненависти к этому миру – отчасти свойственной и христианству (см. I послание св. апостола Иоанна: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек» [I Ин. 2: 15–17]), и в принципе довольно буддийского по характеру изложения и аргументации.

Св. Иоанн Дамаскин (гл. 12): «Все здешнее земное призрачнее снов, тени, дуновения ветерка. Малую и недолговременную доставляет оно радость, которую нельзя и назвать радостью, но обманом и заблуждением во зле мира. Нам предписано не любить его, но всем сердцем ненавидеть, и эта ненависть совершенно основательна. Ибо что мир дает своим любимцам, то снова гневно отымает. Лишенными всякого блага, покрытыми позором, с тяжким бременем отсылает он потом их на вечную скорбь. Кого он возвышает, того же спешит тотчас унизить на радость врагам. Таковы милости и дары мира сего. Он враг любящих его и злоумышляет против творящих волю его. Низвергая всех положившихся на его прочность, он находит себе последователей только среди глупцов, льстя им различными ложными обещаниями, дабы их увлечь. Если же они тем не менее окажутся благомыслящими, то он сам оказывается лживым и глупым, так как не может выполнить того, что задумал. Сегодня мир услаждает гортань людей изысканными блюдами, а завтра отдает тех же людей на съедение врагам; сегодня он делает человека царем, завтра предает его унизительному рабству; сегодня он его осыпает бесчисленными дарами, завтра делает его нищим и рабом рабов; сегодня возлагает венец славы на голову, завтра низвергает лицом на землю; сегодня украшает шею человека почетными знаками, завтра он его заключает в железные оковы. Все он делает для всех желанным ненадолго и немного спустя – ненавистным и противным; сегодня он заставляет человека радоваться, завтра же – рыдать и сокрушаться. Выслушай, какой конец предлежит всему этому: возлюбивших его мир делает жертвами огненной геенны. Так оно бывает всегда, такие от этого бывают результаты и так случается со всяким, возлюбившим похоти его: никто от него пусть не ждет милосердия или сострадания. Всех мир желает обмануть, опутать своими сетями и старается только о том, чтобы никто не избежал этих сетей.

По моему мнению, люди, порабощенные таким суровым и дурным тираном, безумно отступившие от человеколюбивого и всеблагого Господа, всецело погрязшие в земных заботах и совершенно не думающие о будущем, но только о плотских наслаждениях, душу же свою осуждающие на голодную смерть, подобны мужу, убегавшему от бешеного верблюда. Муж этот, испугавшись ужасного рева своего взбешенного верблюда, бежал, чтобы не сделаться его жертвою, и в беге упал в глубокую яму. Но в падении он, простерши руки, ухватился за какое-то растение. Одновременно он ощупал ногой опору, на которую и поспешил встать, считая, что он в безопасности. Но, осмотревшись, человек увидел, что две мыши, черная и белая, не переставая, грызут корень растения, за которое он ухватился, и уже близки к тому, чтобы совсем перегрызть его. Взглянув же на дно ямы, увидел ужасного огнедышащего дракона, свирепо смотревшего на него с разинутой пастью, готовившегося проглотить его; присмотревшись к опоре, на которой он утвердил ноги, увидел, что это была стена, с которой поднимались головы четырех аспидов; подняв глаза кверху, он увидел немного меда, капающего с ветви этого растения. Тогда человек, забыв об окружающих его опасностях – о бешеном верблюде, стоявшем над ямою и желавшем его растерзать, о драконе, об аспидах и мышах, догрызающих корень, – стал услаждать себя этим ничтожным количеством меда.

Это сравнение относится к увлекающимся сею земною жизнью: верблюд – это смерть, преследующая постоянно род Адамов и стремящаяся похитить его; яма – мир, полный различных зол и козней; растение же, корень которого не переставая точат мыши, есть жизнь человеческая, которую непрестанно сокращают сменяющие друг друга день и ночь (черная и белая мыши); четыре же аспида выведены тут для подобия тела человеческого, зависящего от четырех непрочных и непостоянных элементов: если они находятся в беспорядке и смятении, сокрушается и прочность человеческого тела; ужасный огнедышащий дракон показывает собою ад, стремящийся принять в свое лоно всех, кои предпочли временные земные наслаждения будущим вечным благам; наконец, капля меда – это сладость земных удовольствий, которой вводятся в заблуждение любители мира, вследствие чего они не заботятся о своем спасении».

«Самьюктаратнапитака-сутра» (20; пер. с англ. – Е.С.): «Есть другая аллегория [описывающая человеческую жизнь]». Человек, совершивший преступление, бежит; его преследуют несколько стражников, и он пытается спастись, спустившись в колодец с помощью виноградных лоз, растущих по его краям. Спускаясь, он видит гадюк на дне колодца, и потому решает ради безопасности держаться за лозы. Через какое-то время руки его устают, а он сам замечает двух мышей, одну – белую, а другую – черную, грызущих лозу. Если лоза оборвется, он упадет к гадюкам и погибнет. Внезапно, взглянув вверх, он замечает прямо над своим лицом улей, из которого время от времени стекает капля меда. Человек, забыв обо всех опасностях, с удовольствием пробует мед. “Человек” означает того, кто рожден для страданий и смерти. “Стражники” и “гадюки” относятся к телу со всеми его желаниями. “Лозы” знаменуют продолжение человеческой жизни. “Две мыши, одна – белая, а другая – черная” знаменуют течение времени, дни и ночи, и проходящие года. “Мед” обозначает физические удовольствия, которые обманно отвлекают человека от страданий прошедших лет».

Как говорится, все комментарии излишни – совпадений слишком много, чтобы, как например, в случае с блудным сыном, выводить оба варианта из одного корня. Налицо прямейшее заимствование из буддийского Писания. Кстати, и к введенным Дамаскиным в эту притчу аллюзиям на аспидов, как четырех составляющих человеческого тела (о них мы писали ранее – кровь, слизь [флегма], желчь и черная желчь, соответствующие воздуху, воде, огню и земле), есть прямой буддийский аналог в другой притче из «Махапаринирвана-сутры» (16, пер. с англ. – Е.С.): «Есть еще иная аллегория. Царь помещает в ларец четырех гадюк и отдает его на хранение слуге. Он велит ему хорошо заботиться о них и предупреждает, что если он разозлит хоть одну из них, будет наказан смертью. Слуга в страхе решает выбросить ларец и бежать. Царь посылает пять стражников поймать слугу. Сначала они дружелюбно подходят к нему, намереваясь в сохранности привести его назад, но слуга не доверяет их дружелюбию и бежит в другую деревню. Затем, в видении, голос сообщает ему, что в этой деревне ему нет безопасного приюта, но есть шесть разбойников, которые нападут на него, так что слуга в страхе бежит, пока не достигает быстротекущей реки, преграждающей ему путь. Думая об опасностях, которые следуют за ним, он делает плот, и ему удается преодолеть бушующий поток, за которым он, наконец, находит безопасность и мир. “Четыре гадюки в ларце” обозначают четыре элемента: землю, воду, огонь и воздух, которые составляют плотское тело. Тело отдано под власть похоти и является врагом разума. Таким образом, он [разум] пытается убежать от тела. “Пять стражников, которые подходят в дружелюбной манере” означают пять составляющих тела и разума – форму, чувство, осязание, волю и сознание. “Безопасный приют” – шесть чувств (ко всем известным пяти буддисты добавляют ум, об этом сказано и в «Вопросах Милинды». – Е.С.), которые вовсе не являются [этим самым] безопасным приютом, а “шесть разбойников” – это шесть объектов этих чувств. Так, видя опасность в этих шести чувствах, он [разум] убегает вновь и достигает бешеного потока мирских желаний. Тогда он изготавливает плот из благого учения Будды и безопасно преодолевает [этот] бурный поток».

Несомненно, можно найти и иные аналогии – например, в притче о человеке, которого вызвал царь рассчитаться с долгами (гл. 13, см. приложение 6), а ему в этой беде, сиречь при кончине, не помогли его друзья: один – на самом деле, любостяжательность и богатство – дал два рубища, в которых хоронят человека, т. е. ничего из накопленного умерший с собой не взял; другой друг, под которым подразумеваются члены семьи, близкие, знакомые – согласился только проводить его немного, т. е. похоронить; зато третий, ранее презираемый – а это вера, надежда, любовь, сострадание и т. п. – заступился перед царем, т. е. благими делами человек избежал посмертного осуждения. Также кастовые индийские мотивы, вероятно, прослеживаются в притче о женитьбе знатного юноши на бедной девушке («Ты – сын богатых родителей и не можешь взять в жены дочь бедняка», гл. 16), и т. д. – приводить все аналогии не позволяют рамки данного труда, а мысль свою об использовании св. Иоанном Дамаскиным буддийского учения, полагаем, мы проиллюстрировали достаточно.

Что же до дальнейшего содержания книги, то оно таково: преподав учение Христа, Варлаам крестил Иоасафа и удалился в пустыню. Узнав о крещении Иоасафа, царь Авенир безуспешно попытался разыскать Варлаама, чтоб тот отговорил юношу от подвижнического жития, но, не найдя его, обрушил гнев на христиан и монахов, пытался отвратить сына от веры разговорами, разными хитростями и угрозой смерти, но безуспешно, так что и сам в итоге начинает задумываться о христианском учении. Пока же Иоасафа колдун Февда пытается соблазнить красавицей (вспоминаем демона Мару с его дочерьми) и почти преуспевает в этом, но вовремя показанное Иоасафу видение отодвигает от него блудодейственный проступок (см. гл. 30). Иоасаф обращает в христианство самого Февду, и царь сдается, предлагая сыну полцарства и позволение жить так, как ему по душе. Иоасаф, хоть и желает пустынножительства, подчиняется и обращает своих подданных в христианство: разрушает языческие храмы и строит христианские, занимается благотворительностью. Наконец, крестит отца (в этом – аналогия обращения Буддой своего родителя перед его смертью) и другую половину царства. Вскоре царь Авенир отрекся от престола и четыре года спустя кончил дни в покаянии за прежние свои прегрешения, и Иоасаф присутствовал при его кончине, утешая отца. Похоронив его, Иоасаф, которому исполнилось всего 25 лет, роздал все богатство, отрекся от престола, передав его своему советнику Варахии, и удалился в пустыню, разыскивая Варлаама. Перенеся многие тяготы и искушения от диавола, два года спустя он все же встретился со своим наставником, и с той поры они спасались от мира уже вместе до самой смерти. Сначала умер Варлаам, а позже – Иоасаф, проведя в пустыне 35 лет (Будда проповедовал 45). Узнав об их кончине, Варахия перенес их святые мощи в Индию, где от них наблюдались различные чудеса и исцеления.

Таков последний, заключительный штрих к многогранному античному индо-греческому диалогу: греки Гандхары более двух тысячелетий назад явили миру зримые образы Будды, а Индия вернула его Византии как святого праведного Иоасафа, царевича Индийского.