– Ну, знаете, это уже как-то слишком… да и запах… – Пухлячок отпрянул всторону, спрятав руки за спиной.
– Эх ты, чумадан драный, – Пачкун крякнул и рванул за правое ухо, и оно с треском отделилось от Лёниной головы. – Во! Совсем другой компот!
– Правда? – Пухлячок улыбчиво вздулся. – Я вишневый компот люблю, с ягодками – он такой кисленький. Бр!
– Пошли отседова, – Пачкун сунул трофейное ухо в карман и увел Пухлячка от окончательно оскверненного тела Пузырькова.
«Правильно, поделом мне», – чувствуя, что начинает портиться и наливаться трупным ядом, сокрушенно думал Лёня. – «Чего меня дернуло в эту аферу впрячься? Мне по жизни писательство в сраку не уперлось, а тут поди ж ты! Страдает графоманией Геша, а я теперь давай, расхлебывай. Совсем мертвый стал, как хрен знает что… И что дальше? Так меня в гробу и бросили, земле не предав. Гнить трупом да белеть костьми до скончания времен? Не такой я себе жизнь после смерти представлял… уж лучше бы ее вовсе не было, этой посмертной жизни!».
Погруженный в свои дохлые мысли, Лёня не заметил, что один из персонажей так и не появился на его похоронах. Да и стоило ли задуматься, почему дряхлый слепой старик не пришел с ним попрощаться?
26. Реки вспять
Релика Винни-Пуха из м/ф «Винни-Пух»
Алексей подробно объяснил Геше, как кратчайшим путем добраться до общежития – всего-то квартала три-четыре. Но Друзилкин был настолько счастлив и беззаботен, что ни одна мысль не удерживалась в его переполненной воздушными мечтами голове. Естественно, Геша заблудился, сам того не заметив, – он просто гулял по темным улицам, пока небо из темно-синего не стало грязно-серым, а над домами забрезжили первые лучики солнца, пыльного от городского смога. Бессонная ночь никак на воодушевленном писателе не сказалась – шаг пружинил, бедра еле заметно виляли, намекая на игривость настроения своего владельца, ввысь возносилась насвистываемая мелодия. «Здравствуй, утро!» – радостно воскликнул Геша и громко рассмеялся, когда не замечать наступление этого времени суток и дальше было уже невозможно – слишком уж много угрюмы сонных людей, спешащих на роботу, встречалось по пути. Они со злобной завистью смотрели на бодро вышагивающего Гешу, увидев его широченную улыбку, понимали, что настроение на весь день испорчено, и воротили носы. Один прохожий, не выспавшийся и похмельный, специально споткнулся, в результате чего основательно наступил Геше на ногу. Эта мелкая бытовая неприятность на мгновенье спустила сверх нового гения с небес, но и этого хватило, чтобы Геша вспомнил о земных заботах. «О-ё-ёй» – спохватился он, – «Лёня ждал ужина, а тут уж и для завтрака поздновато будет». Оглядевшись по сторонам, Геша с облегчением обнаружил, что находится совсем недалеко от общаги. Продав заработанные доллары в ближайшем пункте обмена валют, Друзилкин опрометью бросился в ближайший продуктовый магазин. Через десять минут, держа в каждой руке по тяжелому пухлому пакету, набитому изысканными яствами и качественным алкоголем, он поднимался по узкой лестнице – транспортной артерии коробки общежития.
– А вот и я! Заждался?! – Геша ногой открыл дверь Пузырьковской кельи. – Просыпайся! Ужин проспишь, тетеря сон…
Последнее слово, ровно наполовину выйдя из Гешиного рта, застряло – ни туда, ни сюда. Улыбка сползла с лица и, сочно чавкнув, шлепнулась к ногам. Пакеты выпали из рук, вываливая из своих широких сомовых пастей содержимое – клубки нежно-розовых, как младенец, сосисок, бело-красные упаковки крабовых палочек и празднично яркие пакетики чипсов. Бутылка хорошего массандровског портвейна от негостеприимной встречи, оказанной полом, разбилась, наполнив комнату пьяно-фруктовым ароматом.
Повинен в резком изменении настроения Геши оказался Лёня – он лежал поперек кровати, ноги на полу, руки раскинуты по сторонам, глаза открыты, на лбу кровавой лилией зияет вмятина.
– Лёня Лёнечка да что же это да как же ты так Лёня ну пожалуйста миленький прошу тебя все хорошо только ты пожалуйста не надо Лёнечка ведь все же я не надолго а ты пожалуйста не надо как же так… – Геша бросился к телу друга, не зная, что делать, гладил его по щекам и приминал ладонью растрепавшиеся волосы, ронял слезы на еще свежую рану. – Лёня не оставляй меня я же совсем не надолго и как теперь мне пожалуйста не надо ну пожалуйста вот я и покушать принес мы с тобой сейчас ужин вот он смотри ну скажи мне хоть что-нибудь скажи хоть слово посмотри на меня Лёня-а-а-а-а-а!!!
Голова Геши соображать отказывалась напрочь, но в сердце уже появилась свинцовая дробинка чувства вины, которой в скором времени (когда мыслительные процессы возобновятся) предстояло вырасти в полноценную пудовую гирю, тянущую вниз, на самое дно ада. Уж слишком четко на карте жизней, где переплелись судьбы Друзилкина и Пузырькова, прорисовывалась точка невозвращения – развилка, на которой Геша выбрал неверную дорогу. Ведь если бы Геша не шлялся всю ночь счастливым идиотом по улицам, а поспешил вернуться к другу, тот был бы сейчас жив. Или нет? Поздно об этом думать, но ударься Лёня головой в присутствии Геши, друг оказал бы ему первую помощь, вызвал врачей, сделал искусственное дыхание или наружный массаж сердца – да хоть что-нибудь, чтобы спасти жизнь самого близкого человека в мире. Но получилось так, что Геши рядом не оказалось, придя, он уже не мог сделать ничего. И с этим придется жить все оставшуюся жизнь, не прощая себя, не придумывая себе оправданий – их беспощадная совесть все равно не примет. Не вспомнил, не подумал, не почувствовал – виновен. Слезы искреннего горя – не искупление, самобичевание – не наказание. Живи, Геша, живи, и попытайся забыть – вдруг да получится. А если не получится, наложи на себя руки или заточи себя в темницу пожизненно – один на один с комплексом вины, умри внутри нее, продолжая по привычке передвигаться, поглощать пищу, разговаривать. В любом случае, жизнь – то, что раньше для тебя было жизнью – не вернется. Останутся только тяжесть в сердце, кошмары по ночам, покорность любым невзгодам, восприятие их как справедливой кары, постоянное прокручивание в голове черного дня – точки невозвращения. И никакого облегчения, лишь замкнутость и моральное уродство. Геша, ссутулившись, сидел на краешке кровати и смотрел в окно – утро казалось отнюдь не добрым, небо затянули тучи, моросил дождик, чертя косые полоски на грязном стекле. Норма жизни, вселенский закон сохранения энергии – уверовав, что пережил счастливейший день, готовься пережить день чернейший.
– Не-на-ви-жу! Не прикоснусь больше ни к ручке, ни к бумаге, строчки не напишу, а если напишу, то отрублю себе руку, клянусь! – дробинка, тяжелеющая с каждой секундой, уже выросла до полукилограммовой гирьки.
– Ну, смотри у меня, если наврал, – услышав слабый голос Пузырькова, Геша чуть не запрыгнул на потолок.
– Лёнечка, жив! Живой! Родной ты мой! Живой! Счастье-то какое! Голодный, да? Я сейчас все сделаю… – Пузырьков смеялся сквозь слезы, целовал лицо друга, грел его холодные ладони в своих руках и снова смеялся, смеялся, смеялся.
– Врача позови, придурок, – морщась от адской боли, раскалывающей голову на куски, шипел Лёня, тщетно пытаясь увернуться от влажных ласк.
– Я мигом, Лёнечка, только ты лежи, не двигайся, ч сейчас, мухой слетаю, не волнуйся, я быстренько… – не переставая нести что-то радостно-успокаивающее, Геша выбежал из комнаты.