— Очень пить хочется, — Димка с тоской смотрел на неструганный стол. — Есть у вас вода?
Кузнец встал, отошел к черной, как смоль, бочке, стоявшей в углу ветхой хижины и зачерпнул из нее воды армейской алюминиевой кружкой. Молча поставил ее перед сталкером, Димка взял ее двумя руками, начал пить и закашлялся, расплескав. Кузнец заботливо похлопал его по спине:
— Пойдем, сынок. Окончилась твоя человеческая жизнь.
Они вышли из хижины Кузнеца, и пошли по тропинке между изломанных и скрученных деревьев. Кузнец шел, не оглядываясь, предоставив его собственным думам.
Глядя в широкую спину Кузнеца, Димка размышлял о событиях прошедшего дня…
После того, как он заглянул в Око Зоны, с ним произошло нечто такое, чему он сам не мог найти объяснения. Появилось странное ощущение полета, голова кружилась, все органы чувств обострились до такой степени, что картина окружающего мира изменилась до неузнаваемости. Он видел скрытые снегом аномалии, прикоснувшись к дереву, мог определить его возраст. Он стал частью этой земли, ощущая в себе неведомую силу, способную залечить ее раны. Внутренним взором он видел Барьер, пресловутую границу нового мира, выпущенного, как джин из старого кувшина планеты. Димка увидел свой путь, ведущий его через Мертвый лес к новой жизни. Только где-то в глубине души, там, где еще не умер человек, чуть слышно шевелилась тоска о прошлом, об оставленных родных и друзьях. Он думал, что сумеет совладать с ней, или, по крайней мере, пережить. Но грустное это чувство становилось все сильней и, подходя к хижине Кузнеца, он все сильнее замедлял шаг. Остановившись у порога, он долго колебался, понимая, что здесь проходит граница, которую можно пересечь только один раз. И возврата оттуда нет никому. Может быть, он так и не осмелился бы переступить порог, но дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возник Кузнец. Взглянув на стоявшего перед дверью сталкера, он отступил внутрь и жестом пригласил войти. Осознавая, что выбор сделан, Димка шагнул в полумрак убогого жилища и сумерки легли на его измученную сомнениями душу.
Федор колол дрова. Взмахнув, ловко втыкал колун в середину чурбака и, перевернув, ударял об пенек. Исподняя рубаха потемнела на спине и подмышках, по вискам стекал пот. С ласковой усмешкой он поглядывал на Беса, который в паре с Бером пилил двуручной пилой ствол березы, лежащий на земле. Пила выскальзывала из медвежьих лап, Бес беззлобно ругался, Бер смущенно потирал нос.
Открылась дверь хаты и Лукерья Петровна, выглянув наружу, только охнула, глядя на огромную поленницу, сложенную возле забора.
— Идите кушать, труженики, — позвала она, ласково глядя на могучую фигуру Федора, — на две зимы ужо нарубили.
— Идем, Матушка, — ответил Федор, втыкая топор в пень и с наслаждением разгибаясь. Бес смущенно затоптался на месте, пока Бер собирал поленья, лежавшие вокруг. Он немного завидовал Феде. Тот сразу нашел общий язык с Лекаркой и уважительно называл ее Матушкой, немного смущаясь своей сыновней нежности. Лукерья Петровна отвечала ему взаимностью, чего нельзя было сказать о ее отношении к Бесу. С ним она разговаривала строго, поджав губы, помощь по хозяйству принимала без особой благодарности. Не понимая холодности хозяйки, он однажды бесхитростно спросил ее о причине.
Лукерья Петровна нахмурилась и ответила ему, глядя прямо в глаза:
— На тебе кровь безвинного человека, милок. А с душегубами я неласковая.
Бес побледнел и вышел из дома. Он ушел бы совсем, но в хате лежал Илья. Он не мог его оставить здесь, беспомощного. Если, не дай бог, случится какая-нибудь беда, облава военных или налет уголовников, ему придется одному держать оборону. На Федора надежды было мало. Он вспомнил, как тот получил свое прозвище. На одной из пьянок зашел спор, кто больше настрелял мутантов. Сталкеры кричали, перебивая друг друга, показывая зарубки на оружии. Кто-то спросил Федю, сколько он убил монстров. Пьяный Федя, хлопая своими добрыми глазами, сказал, что убил крысу. Минуту стояла мертвая тишина, а потом бар взорвался хохотом. Смеялись даже зеленые новички, а к Феде с тех пор прилипло обидное прозвище. Но сам Федор не обижался.
Бес просидел на завалинке до позднего вечера, куря сигареты одну за другой и думая свои невеселые думы, пока не пришел Бер и не повел его в хату. Лукерья Петровна взглянула на него и у нее чуть-чуть расправилась складка у губ. Но тут же она снова нахмурилась и стала молча доставать ухватом из печи горшок со щами. Накрыв на стол, она ушла в горницу, где лежал Илья.
Больше Бес с ней не говорил, опасаясь услышать строгий выговор в свой адрес. Не смотря на их сложные отношения, он, тем не менее, испытывал к ней глубокое чувство благодарности за то, что она лечила Илью.
Неожиданно для себя самого он сдружился с лысым медведем. Бер оказался интересным собеседником, много ему рассказывал о себе, о Зоне. Изредка они разговаривали о Димке.
— Он мне много рассказывал о вас, Александр Иванович, — хрипел Бер своим грубым голосом. — И о том разговоре на бывшем озере, где раньше был Сторож, тоже рассказал. Когда я вас увидел, я хотел вас убить. Но потом увидел, что Джек вас знает, и понял, кто вы. Вы не сердитесь, Александр Иванович?
— Нет, Бер, не сержусь, — Бес ласково взглянул на медведя. — Скажи мне одну вещь…
Бер отрицательно помотал лысой башкой:
— Я не знаю, что он ищет за Барьером. А если даже и знал бы — не сказал.