Не грызло горе – язва красоты, –

Могла бы ты назвать его прекрасным.

К тому времени как я приняла душ и переоделась, первый мой пыл слегка угас, и теперь мне не терпелось рассказать все Филлиде и – скорее всего – выслушать немало ехидных комментариев в адрес несговорчивого мистера Гейла. Но когда я спустилась на террасу, сестры там не оказалось. Стол не был накрыт толком к ланчу, серебряные приборы валялись на середине скатерти, точно их побросали второпях. Ни Миранды, ни ее матери не было и следа.

Затем послышался стук кухонной двери и быстрые шаги моей сестры через холл к большой гостиной, которую она звала salotto.

– Люси? Это тебя я только что слышала?

– Я тут, снаружи.

Я шагнула к французской двери, но Филлида уже спешила навстречу, и одного взгляда на ее лицо хватило, чтобы я и думать забыла о своем утреннем приключении.

– Фил! Что стряслось? Ты чудовищно выглядишь. Калибан?

Она покачала головой:

– Дело не в этом. Плохие новости, просто ужас. У бедной Марии утонул сын. Спиро, паренек, о котором я рассказывала тебе за завтраком.

– Фил! Господи, какой кошмар! Но как? Когда?

– Вчера ночью. Он вышел в море на яхте с Годфри, ну, Годфри Мэннингом, и там произошел несчастный случай. Годфри пришел к нам с этим известием буквально несколько минут назад, а мне пришлось сообщить об этом Марии и Миранде. Я… я отправила их домой. – Она поднесла руку ко лбу. – Люси, это было так ужасно! Даже и передать тебе не могу. Если бы Мария хоть сказала что-нибудь, но нет, ни единого слова… Ну ладно, идем. Годфри еще здесь, так что тебе лучше зайти в дом и познакомиться с ним.

Я попятилась:

– Нет-нет, за меня не волнуйся. Я пойду к себе в комнату или еще куда-нибудь. Мистер Мэннинг, наверное, не в том состоянии, чтобы вести светские беседы. Бедная Фил. Мне так жаль… Послушай, может, тебе будет легче, если я уеду до вечера? Могу отправиться в город на ланч, а потом…

– Ой нет, пожалуйста, мне бы хотелось, чтобы ты осталась. – Сестра на миг понизила голос. – Он так тяжело все это переживает, и я, честно говоря, думаю, может быть, ему стоит поговорить с кем-нибудь о случившемся. Ну пойдем же… Боже! Мне необходимо чего-нибудь выпить! Придется Калибану разок это пережить.

Она слабо улыбнулась и повела меня в дом через широкую застекленную дверь.

Salotto представляло собой просторную прохладную комнату с тремя большими французскими окнами, выходящими на террасу, откуда открывался умопомрачительный вид на море. Облепившая террасу глициния смягчала беспощадное солнце, так что в гостиной было сумрачно и прохладно, голубые стены цвета утиных яиц и белый потолок оттеняли совершенство позолоченных итальянских зеркал и мягкое золотистое сияние отполированного деревянного пола. Комната, дышащая миром и покоем, отличалась той благодатной простотой, которую могут обеспечить богатство и хороший вкус. Филлида всегда обладала безупречным вкусом. Я часто радовалась, что это она, а не я вышла замуж за банкира. Мой вкус, с тех пор как я переросла стадию увлечения бутылками из-под джина и кьянти в качестве главных элементов оформления, всегда нес на себе неизгладимый отпечаток того, что я слишком долго прожила в постоянном хаосе всевозможного хлама, приобретаемого по дешевке в лавке старьевщика и переделываемого на скорую руку для очередного спектакля. В лучшем случае эффект получался в духе бедняги Сесила Битона[4], в худшем же – гибридом между декорациями Эммета и Рональда Сирла[5] для постановки «Уотта» Сэмюэла Беккета. Лично я таким образом наслаждалась жизнью, но это вовсе не мешало мне восхищаться несомненной элегантностью моей сестры.

В дальнем углу комнаты находился стол с батареей бутылок. Рядом, спиной к нам, наливая в стакан содовую, стоял какой-то мужчина. При звуке наших шагов он обернулся.

В первый миг мне показалось, будто на лицо его натянута маска ледяного спокойствия, под которым скрывалось какое-то сильное чувство. Но потом это впечатление поблекло, и я увидела, что ошиблась: самообладание было не маской, а частью этого человека, причем порождалось самой эмоцией, совсем как воздушный тормоз включается под действием струи сжатого воздуха. Этот человек принадлежал к совершенно иному типу людей, чем мистер Гейл. Я поглядела на него с интересом и некоторым состраданием.

Он был высок и широкоплеч, каштановые волосы выгорели на солнце. Умное худощавое лицо, серые глаза, усталые и чуть поникшие в уголках, словно он давно не спал. Я бы сказала, что ему лет тридцать пять или тридцать шесть.