— Что ты делаешь?..

Но тут что-то… меняется.

Он что, сошел с ума? Или теперь у рукояти есть клинок? Бледный, слабо светящийся, как огонь свечи у самого фитилька?

И тут раздается взрыв, словно в берег ударил снаряд. Сигруд опрокидывается на спину, сломанная рука отзывается дикой болью. Над ним пролетает волна холодного воздуха. Он садится, моргая, и ищет глазами Мулагеш — наверняка она уже мертва.

Но нет, она не мертва. Сигруд смотрит, как она отрывает протез от руки и идет к самому краю скалы. И походка у нее интересная — она вышагивает, как человек, который решил вступить в бой, причем немедленно. Странный клинок посверкивает у нее в руке, заливая камни грязно-желтым светом.

Она идет, и тут Сигруд видит что-то за ней. Или над ней, словно она — это рисунок в книжке, а кто-то положил на него лист вощеной бумаги с наброском, и оба рисунка раздельны, но видимы одновременно.

Над Турин вырастает огромная, высокая фигура в поблескивающей темным кольчуге.

Мулагеш останавливается на краю утеса, высящегося над тысячами и тысячами кораблей, смотрит на призрачный флот, поднимает меч и начинает говорить.

Она их теперь чувствует, всех их чувствует: ее дети, ее последователи, те, кого она создала, и те, кто в свой черед создал ее. Она чувствует их на бесчисленном множестве кораблей — блестящие, твердые алмазы битвы. Но они не такие, какими были раньше, — теперь они лишь тени себя прежних, слабое подобие сильных душ. Они потеряли себя, когда город обрушился из-за страшного катаклизма, что поставил их народ на колени. Но они все равно ее дети. Они делают то, что она пообещала. И даже теперь они ищут ее.

Она взывает к ним:

— Дети битвы!

Пушки с грохотом бьют со стен. Корабли горят, люди кричат. Они не слышат ее за шумом сражения.

И снова:

— Дети битвы!

Плеск весел. Завывания ветра. Визг снарядов. Они все равно не слышат ее.

Она делает большой вдох, и холодный дымный воздух заполняет каждый дюйм ее легких. И она кричит на пределе голоса:

— Дети битвы! Дети Вуртьи!

Призыв раскатывается эхом — над морями, через огонь, через дым, над темными волнами, и наконец — наконец — достигает слуха воинов на одном из кораблей.

Они перестают грести. Они оборачиваются в сторону утесов.

Гигантская армия у ее ног истекает тоненьким ручейком единственной мысли: